Человек против "индивидуума"

[Anton Lubavin]

Весьма глубокие размышления С.Г.Кара-Мурзы в цикле статей по означенной теме:

Человек — существо социальное. Как говорил Аристотель, только боги и звери могут жить вне общества. Индивид — это абстракция, представление об изолированном человеке, которое сложилось в XVII веке на Западе при возникновении буржуазного общества. Само латинское слово «ин-дивидуум» — это перевод греческого слова «а-том», что по-русски означает «неделимый».

Человек как индивид был представлен атомом механическим, неспособным к соединению с другими (к «взаимопроникновению»). Даже химический атом очень сильно отличается от метафоры индивида тем, что он «делится» с другими атомами своими электронами, обладает «сродством» к другим атомам, образует с ними соединения (молекулы и пр.)

На практике миф об индивиде неосуществим, человек существует только вместе с другими людьми и под их влиянием. Ребенок, воспитанный дикими животными (такие случаи известны), не становится красавцем Маугли. Он — не человек и выжить не может. Не становится человеком даже ребенок, изолированный матерью от других людей.

Мы говорим лишь об одной стороне общественной жизни человека – о тех отношениях, которые определяют доступ разных социальных групп к основным жизненным благам. Совокупность этих отношений определяет общественный строй, жизнеустройство народа. Важнейший «срез» жизнеустройства – хозяйство, производство, распределение и потребление благ. В нем сочетаются представления о природе и человеке в ней, о собственности и богатстве, о справедливости распределения благ, об организации совместной деятельности, технологические знания и умения. Вариантов их комбинации множество, поэтому хозяйство каждого народа обладает своеобразием.

В жизнеустройстве, как большой системе, важен баланс между устойчивостью и подвижностью. Оно изменяется, следуя за развитием культуры и природной среды, переживает кризисы и расцветы. В непрерывном потоке малых «молекулярных» изменений выделяются реформы – целенаправленные программы, организуемые господствующими социальными группами при поддержке других групп или подавляя их. Реформы – быстрые изменения без глубокого и обширного разрушения структуры общества и его культурных условий. Если речь идет об историческом выборе, надолго определяющем судьбу народа, и возникает примерное равенство сил, поддерживающих несовместимые проекты, общество может расколоться и пережить катастрофу революции. В этих случаях жизнеустройство меняется быстро, хотя затем может произойти реставрация старых структур (в обновленных формах).

Духовной основой жизнеустройства служит социальная философия – свод представлений о добре и зле, о правах и обязанностях человека, об общественных институтах и государстве. Эти представления черпаются из религии, традиций, преданий, практического опыта и творчества, они постоянно обсуждаются, из них отбираются устойчивые формулы народной мудрости и совести. Все это задает образ «благой жизни». Поскольку общество состоит из разных групп (классов, сословий, субкультур, этносов), идеалы и интересы которых различаются, необходимым условием для существования общества является наличие механизма для диалога и поиска компромиссов («каждодневного плебисцита»), а также для разрешения или подавления конфликтов.

Реальная социальная практика всегда отличается от образа благой жизни – во всех группах. Порожденные этим социальные противоречия определяют установки общественного сознания, в разной степени развитые у разных групп в разные моменты. Они могут культивироваться на уровне обыденного сознания или превращаться в идеологии и даже в связные социальные проекты. В общественных движениях им соответствует широкий спектр форм – «глухое недовольство» с враждебным инакомыслием, стихийные протесты, петиционные кампании, демонстрации и гражданское неповиновение, бунты и восстания, революции и контрреволюции.

Главные общественные конфликты, вплоть до гражданской войны, возникают в тот момент, когда в непримиримое противоречие вступают представления о добре и зле в господствующей элите и в массе народа. Такой момент мы переживаем и сегодня. Этот конфликт лишь придушен с помощью современных политических технологий и мощного анестезирующего воздействия СМИ (телевидения). Он не принимает открытых форм и не создает прямой опасности для политического порядка, но подтачивает общество и ослабляет связи, соединяющие людей в народ.

Национальное самосознание всегда сравнительно, оно опирается на образ иного, который позволяет задавать вопросы «о самом себе», обнаруживая сходство и различия. Для России и, прежде всего, для русского народа с ХVI века главным «иным» стал Запад – та цивилизация, что возникала на обломках Средневековой Европы в результате слившихся воедино революций (религиозной Реформации, Научной, буржуазной и индустриальной). С ХVIII века интеллигенция России получала образование европейского типа, думала и говорила об обществе на языке западной социальной философии и ее понятий. Из интеллигенции эти понятия проникали и в массовое сознание. Наша культура вела диалог с западной, в чем-то соглашалась, в чем-то спорила. Здесь мы также изложим главные социальные установки русских в их оппозиции к западным, огрубляя для краткости. Такой анализ актуален, поскольку возникший в ходе реформы раскол российского общества – это тот же духовный конфликт, но в его радикальной форме.

«Что есть человек?» – главный вопрос любой национальной культуры. Образно ответил Древний Рим: «Человек человеку волк». Христианство объявило: «Человек человеку брат». По этой линии пошло разделение – Запад тянется к Риму, Россия – к христианству, хотя и на Западе, и в России были и есть влиятельные несогласные.

Возьмем шире: с ХVI века Запад во взгляде на человека перешел к атомизму(индивидуализму). Человек одинок, как Робинзон на острове. Незападные культуры следуют холизму. Человек – часть общности, он «соткан» ближними разного типа (семьей, деревенской общиной, религиозным братством, народом, человечеством), и сам он для всех них необходим («без меня народ неполный»).

Это различие вытекает из картины мироздания, она задает представления об идеальном или допустимом устройстве общества. “Естественный порядок вещей” во все времена был важнейшим доводом. Картина мира может и не осознаваться, но она дает мироощущение. Народы России видели мироздание как Космос — упорядоченное целое, с каждой частицей которого человек связан мириадами невидимых нитей, струн. Ньютон разрушил Космос, мир стал машиной, выраженной простыми формулами. Человек был выведен за пределы этого мира и противопоставлен ему как покоритель. Россия включилась в промышленное развитие так, что прежнее мироощущение не было сломано. Наука, служа инструментами, сосуществует с космическим чувством. Вот пример: почти век в мире ведутся две сходные программы, но их главный объект называется разными терминами. В СССР (теперь России) — космос, в США — sрace (пространство). У нас космонавты, там — астронавты.

Для человека, видящего мир как Космос, мироздание обладает святостью. Как говорят богословы, в таком человеке развит “естественный религиозный орган”. Он видит священную сторону человеческих отношений, Родины, государства. В западном обществе мир десакрализован(лишен святости). Все – рационально, по расчету.

Как же представляют человека в таком мире разные культуры – человека в его «природном» состоянии и в обществе? Философ раннего капитализма Т. Гоббс утвеpждает, что пpиpодное, вpожденное свойство человека - подавлять и грабить дpугого: «Пpиpода дала каждому пpаво на все. Это значит, что в чис­то естественном состоянии, или до того, как люди связали дpуг дpуга какими-либо договоpами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и пpотив кого угодно, а также владеть и поль­зоваться всем, что он хотел и мог обpести»[1].

Согласно этой философии, сосуществование индивидов в обществе возможно вследствие их равенства. Но это не равенство, идущее от религиозного братства во Христе, у Гоббса «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе». Равенство людей-«атомов» вытекает не из солидарности, а из войны: «Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними».

В цивильном обществе, где кровожадность «естест­венного» человека была усмирена законом («война всех против всех» приняла форму конкуренции), движущей силой, соединяющей людей в общество, является страх. Гоббс вводит такой постулат: «Следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано... с их взаимным страхом». То есть, под той соединяющей силой, какой Адам Смит считал поиск выгоды на рынке, лежит страх быть побежденным в конкуренции. При этом страх должен быть всеобщим, ибо, как пишет Гоббс, «когда частные граждане, т.е. подданные, требуют свободы, они подразумевают под этим именем не свободу, а господство».

В культуре России экзистенциальный страх (страх перед самим существованием человека) не играл существенной роли. Православие и выросшая на его почве культура делали акцент на любви, и это не оставляло места для экзистенциального страха: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх... Боящийся несовершен в любви» (Первое послание Иоан­на, 4, 18).

В русской культуре в разных вариациях господствовала идея всеединства– Бога, Природы и Человека. Считалось, что стремление к единству в человечестве заложено Богом, хотя в земной жизни оно ограничено историческими рамками. Это – идеал, ориентир, изначально данный человеку. Его основание – «царствие Божие внутри нас». В этом были согласны и массовое сознание, и культурная элита (до раскола начала ХХ века). По словам философа В.С. Соловьева, «поистине святое в преданиях народной мысли – идея соборности сознания». Соединяющая людей друг с другом сила – добро. Напротив, злоесть «самоотчужденность человека».

Здесь стоит вскользь сказать об особенности русской культуры, на которую обращали внимание многие проницательные наблюдатели (например, крупнейший английский экономист ХХ века Дж.М. Кейнс) – совмещение трезвого прагматического мышления с религиозным взглядом на мир, но так, что одна часть не подавляла другую. В русской социальной философии, в том числе стихийной, такие религиозные понятия, как всеединство и соборность, наполнялись земным содержанием без их профанации. Поэт Вяч. Иванов сказал в начале ХХ века:

Своеначальный жадный ум -
Как пламень, русский ум опасен;
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он и так угрюм.

...........................................

Он здраво мыслит о земле,
В мистической купаясь мгле.

Представление о человеке как соборной личности, созданное Православием, развивалось русскими философами всех направлений (включая западников). Н.А. Бердяев, перебирая ряд разных философов, пишет: «У нас совсем не было индивидуализма, характерного для европейской истории и европейского гуманизма, хотя для нас же характерна острая постановка проблемы столкновения личности с мировой гармонией. Но коллективизм есть в русской народничестве — левом и правом, в русских религиозных и социальных течениях, в типе русского христианства. Все против индивидуалистической культуры, все ищут культуры коллективной, органической, «соборной», хотя и по-разному понимаемой».

Исток этого представления – идея религиозного братства, коллективного спасения души, так что «каждый отвечает за всех». В Реформации Запад отошел от этой идеи, оправдание индивидуализму дал кальвинизм, наиболее важным догматом которого было учение об «избранностикспасению». Люди перестали быть братьями, души их не равны перед Богом. В проповеди 1609 г. сказано: «Хотя и говорят, что Бог послал сына своего для того, чтобы ис­купить грехи рода человеческого, но не такова была его цель: он хотел спасти от гибели лишь немногих ... И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных».

А вот выдержки из “Вестминстерского исповедания” 1647 г.:

Глава 3 (Об извечном решении Бога): “Бог решением своим и для проявления величия своего предопределил (predestinated) одних людей к вечной жизни, других присудил (foreordained) к вечной смерти”.

Глава 9 (О свободе воли): “Грехопадение полностью лишило человека способности направлять свою волю на какие-либо духовные блага или на что-либо, ведущее к блаженству; таким образом, при­родный человек полностью отрешен от добра и мертв во грехе и поэто­му не может по своей воле обратиться или даже приготовить себя к обращению”.

Отсюда и расизм, и разделение людей на «расу богатых» и «расу бедных», а потом и на «классы». Одни – избранные, другие – отверженные. Дарованная избранным милость требовала от них «не снисходительности к грешнику и готовности помочь ближнему..., а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню». В руководстве для проповедников того времени рекомендуется на вопрос “Нужны ли добрые дела для спасения?” давать такой ответ: “Не нужны и даже вредны». Все это и толкает к индивидуализму. Кальвинисты ХVIII века настойчиво напоминали слова ветхозаветного пророка Иеремии: «Проклят человек, который надеется на человека».

В очень важном для нас сегодня труде «Протестантская этика и дух капитализма» (1905) М. Вебер пишет о пессимистическом индивидуализме, которым окрашена протестантская этика: «Общение кальвиниста с его Богом происходило в атмосфере полного духовного одиночества. Каждый, кто хочет ощутить воздействие этой своеобразной атмосферы, может обратиться к книге Беньяна «Путешествие пилигрима», получившей едва ли не самое широкое распространение из всех произведений пуританской литературы. В ней описывается, как некий «христианин», осознав, что он находится в «городе, осужденном на гибель», услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: «Life, eternal life!» («Жизнь! Вечная жизнь!»). И только после того, как паломник почувствовал себя в безопасности, у него возникла мысль, что неплохо бы соединиться со своей семьей»[2].

Тут большое различие, русских сильно связывает друг с другом ощущение родства, за которым стоит идея православного религиозного братства и тысячелетний опыт крестьянской общины. Говорят, семья – ячейка общества. Но в еще большей степени семья – ячейка народа. Народ в нашем сознании и есть большая семья, «воображаемое родство». Его идеальный образ и построен по типу семьи – с царем-батюшкой или «отцом народа». От соплеменников все мы ожидаем особых, родственных отношений. Отношения в семье также строятся согласно представлениям о человеке, о добре и зле, о долге и совести.

Необычным для русского мироощущения является и присущее кальвинизму представление о греховности супружеских отношений и даже деторождения. Греховными предстают и сами дети, зачатые «во грехе». Этим объясняют сохранение в английских школах, почти поныне, телесных наказаний. Кальвинисты доходили до отлучения от церкви новорожденных. По словам Вебера, «строгие пуритане смогли возвести в принцип требование не допускать к крещению детей заведомо отвергнутых Богом людей (например, детей пьяниц)». В культуре, выросшей из православия, любой ребенок изначально невинен, независимо от грехов родителей («сын за отца не ответчик»).

Примечания:

[1] До логической завершенности идею «природного» эгоизма человека довел Гельвеций в книге «Об уме» (1758). Она была запрещена через две недели и приговорена парламентом к сожжению, но в буржуазном обществе ее идеи победили. Гельвеций представляет поступки человека как автономные по отношению к проблеме добра и зла и уподобляет их поведению механических систем, следующих физическим законам. По его словам, «удовольствие и страдание суть единственные двигатели духовного мира… Если физический мир подчинен закону движения, то мир духовный не менее подчинен закону интереса».

[2]Как взгляды кальвинистов влияли на семейные отношения, видно из замечания Вебера о письме герцогини Ренаты д'Эсте к Кальвину, где она пишет, что «возненавидела бы отца или мужа, если бы узнала, что они принадлежат к числу отверженных». По словам Вебера, это письмо служит «иллюстрацией внутреннего освобождении индивида от «естественных» уз благодаря учению об избранности».

Богатство русского народа
Очерки русского жизнеустройства
Мы часто слышим, что в России «нет гражданского общества». Это верно, если добавлять «западного типа». В России главным субъектом общества был не индивид, а народ.

Реформация изменила и отношение западного человека к государству. Раньше был монарх, помазанник Божий, и все подданные были, в каком-то смысле, его детьми. Государство было патерналистским (от лат. рater – отец). Лютер обосновал возникновение классового государства, в котором властью становятся богатые. Здесь уже не монарх представитель Бога, а класс богатых. Читаем у Лютера: “Наш Господь Бог очень высок, поэтому он нуждается в этих палачах и слугах — богатых и высокого происхождения, поэтому он желает, чтобы они имели богатства и почестей в изобилии и всем внушали страх. Его божественной воле угодно, чтобы мы называли этих служащих ему палачей милостивыми государями”. Власть обращена против бедных (бедные становятся “плохими”). Раньше палач была страшная должность на службе государевой, а теперь — право богатых, направленное против бедных. Государство перестало быть “отцом”, а народ перестал быть “семьей”. Общество стало ареной классовой войны, которая является не злом, а механизмом, придающим обществу равновесие.

Назвав гражданское общество “республикой собственников”, его теоретик Локк так и объяснил суть государства: “главная и основная цель, ради которой люди объединяются в республики и подчиняются правительствам — сохранение их собственности”. Таким образом, западное гражданское общество основано на конфронтации с неимущими (этот исходный смысл надо знать). Внутреннее единство общества отрицается как утрата свободы (тоталитаризм). В норме государство гражданского общества должно поддерживать условия для конкуренции, а периодически — вести войну и испытывать революции.

В фундаментальной многотомной “Истории идеологии”, по которой учатся в западных университетах, читаем: “Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата — собственности и капиталу. Демократическое государство — исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией... Гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как “народ” утверждается через революцию, а политическое право — собственностью... Таким образом, эта демократия есть не что иное, как холодная гражданская война, ведущаяся государством”.

Напротив, единство общества (“народность”) всегда являлось идеалом и заботой российского государства (царского и советского). Источник его легитимности лежал не в победоносной гражданской войне и не в конкуренции на выборах, а именно в авторитете государя как отца. Единство — главная ценность семьи, поэтому во всех своих ритуалах это государство подчеркивало существование такого единства. Ясно, что представления о свободе, взаимных правах и обязанностях здесь принципиально иные, нежели в государстве западного общества, роль которого сведена к функции полицейского на рынке (государство — “ночной сторож”). В России государство рассматривалось прежде всего как центр благоустройства жизни общества. Оно стало для русских высшей ценностью, выражением идеала правды. Идеал отличается от реальности, но служит ориентиром.

В России всегда была важна идея «Общего дела», скрепляющего личности в общество. Наличие общей идеи («общего дела»), принятой большинством граждан, придавало государству большую силу. Напротив, сомнения или разочарование в этой идее («живем не по правде») могло привести к быстрому разрушению всего государства. Важным фактором сплачивающим людей, является осознанная угроза существованию народа. Необходимость сопротивления угрозам рождает солидарность, вплоть до соединения народа в подобие военного ополчения. Русский народ испытывал угрозы нашествий практически все время своего существования, что и определило многие черты его культуры и социальной организации. С 1240 по 1462 г. на Россию было 200 нашествий - война почти каждый год.

Война – крайний случай. Любая необходимость сплочения людей, чтобы срочно разрешить общую проблему, представлялась как вызов народу. На нашей памяти было много больших кампаний всенародной борьбы, в которых достигалось сплочение народа. Борьба с разрухой после непрерывной семилетней войны, борьба с неграмотностью, большие программы борьбы с массовыми заболеваниями и массовой детской смертностью, борьба с пьянством – это только в 20-е годы (НЭП). Все они были организованы как общее дело, символический способ соединения людей, которому в общинной культуре народов России придавался смысл именно коллективного ответа на вызовы и угрозы. Программой такого типа стала и индустриализация 30-х годов. Она была истолкована как ответ на исторический вызов России – пройти за десять лет тот путь, который Запад прошел за сто лет, иначе нас сомнут.

Государство опирается на общество. Мы часто слышим, что в России «нет гражданского общества». Это верно, если добавлять «западного типа». В России главным субъектом общества был не индивид, а народ. В начале ХХ века в социальном, культурном, мировоззренческом отношении крестьяне и рабочие, которые представляли собой более 90% жителей России, являлись единым народом, не разделенным сословными и классовыми перегородками. Это был уникальный исторический момент, благодаря которому и стала возможна первая реализация проекта солидарного жизнеустройства. Нынешнее его отступление в России, каким бы болезненным оно ни было, есть явление временное.

Этот народ рабочих и крестьян и был гражданским обществом России, ядром всего общества, составленным из свободных граждан, имеющих сходные идеалы и интересы. Оно было отлично от западного гражданского общества тем, что представляло из себя Республику трудящихся, в то время как ядро западного общества представляло собой Республику собственников. Сословные «оболочки» российского общества утрачивали силу.

Более того, это «русское гражданское общество» было очень развитым и в смысле внутренней организации. Если на Западе после рассыпания общин и превращения людей в «свободные атомы» потребовалось около двух веков для того, чтобы из этой человеческой пыли начали складываться ассоциациидля ведения борьбы за свои права и интересы (партии, профсоюзы и т.д.), то Россия эти структуры унаследовала от своей долгой истории. Такой структурой, принимавшей множественные и очень гибкие формы, была община, пережившая татарское иго и феодализм, абсолютизм монархии и наступление капитализма. Соединение граждан огромного народа в общины сразу создавало организационную матрицу и для государственного строительства и самоуправления, и для поиска хозяйственных форм с большим потенциалом развития.

Перейдем к хозяйству, которое создает материальные основания для жизни общества. Уже Аристотель сформулировал основные понятия о хозяйстве. Одно из них — экономия, что означает “ведение дома”, домострой, материальное обеспечение экоса (дома) или полиса (города). Другой способ производства и коммерции он назвал хрематистика (рыночная экономика). Это два разных типа деятельности. Экономия — это производство и коммерция в целях удовлетворения потребностей. А хрематистика нацелена на накопление богатства как высшую цель.

Рыночная экономика не является чем-то естественным и универсальным. Напротив, естественным (натуральным) всегда считалось именно нерыночное хозяйство, хозяйство ради удовлетворения потребностей - потому-то оно и обозначается понятием натуральное хозяйство. Рыночная экономика - недавняя социальная конструкция, возникшая как глубокая мутация в специфической культуре Запада. Рынок - метафора всего общества Запада. А рынок продуктов возник вместе с разделением труда и существует даже в примитивных обществах. Рыночная экономика возникла, когда в товар превратились вещи, которые для традиционного мышления никак не могли быть товаром: деньги, земля и свободный человек (рабочая сила).

Сегодня мы свидетели четвертого важнейшего шага в этом направлении - в товар превращаются формы жизни, генетический материал, прежде всего культурных растений. Патентование небольшого улучшения растений, созданных трудом тысячи поколений крестьян, превращение семян в товар, производимый кучкой монополий - беспрецедентная экспроприация человечества, приватизация результатов всеобщего труда, совершенного в течение 20 тысяч лет.

В разных типах общества различны представления о собственности и богатстве. На Западе понятие человека-атома дало новое представление о част­ной собственности как естественном праве. Основатель «идеологии» Детют Де Траси писал в начале ХIХ в.: «Природа наделила человека неизбежной и неотчуждаемой собственностью, собственностью на свою индивидуальность… «Я» – исключительный собственник тела, им одушевляемого, органов, приводимых им в движение, всех их способностей, всех сил и действий, производимых ими..; и никакое другое лицо не может пользоваться этими же самыми орудиями».

Пpевpа­ще­ние человека в автономный недели­мый атом поpо­дило чувство собственности, пpиложенное сначала к собственному телу. До этого понятие «Я» включало в себя и дух, и тело как неразрывное целое. Теперь стали говорить «мое тело» - это выражение появилось в язы­ке лишь с ры­ноч­ной экономикой. В хозяйстве превращение тела в собственность породило свобод­ный контракт на рынке труда (превра­щение рабочей силы в товар). Пос­кольку индивид - собственник своего тела (а раньше его тело при­на­д­лежало частично семье, общине, народу, монарху), он может уступать его по контракту другому как рабочую силу. Так возник человек экономический, homo economicus, ко­то­pый создал pы­ноч­ную экономику.

Дух капитализма гнездится не только в буржуазии, но не в меньшей степени и в рабочих. Для устойчивости рыночного общества это даже важнее, чем буржуазное сознание самих капиталистов. Так возник и новый механизм, который скрепляет общество. Это эквивалентный обмен между индивидами, их контракт купли-продажи, свободный от этических ценностей и выражаемый чисто количественной мерой цены. Каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Общество формируется через акты обмена, в которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену. Всеобъемлющей метафорой общественной жизни становится рынок. Каждый акт обмена должен быть свободным и эквивалентным. Государство следит за этим как «сторож» (в основном, увы, потакая богатым).

Напротив, в российском обществе люди были связаны множеством отношений зависимости — рынок регулировал лишь небольшую часть отношений. Зато было велико значение отношений типа служения, повинности, выполнения долга, любви, заботы и принуждения. Это отношения, не поддающиеся рациональному расчету, они во многом мотивируются совестью. Общей, всеобъемлющей метафорой общественной жизни в таком обществе служит семья.

В православной культуре это идет от представления о братстве людей в христианской общине. Апостол Павел в Послании римлянам писал: «Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии». И далее: «Мы — дети Божии.., а если дети, то и наследники». Христианская община имеет своей моделью семью, связанную двумя векторами любви — любовью отеческой-сыновней и любовью братской.

Принципиальное отличие русского общества от западного состоит в том, что в нем есть ядро этических ценностей, признаваемых всеми членами общества (не считая отщепенцев) - «неписаный закон». Поставив отношения людей на хозрасчет (заменив ценности ценой), западное общество приобрело устойчивость, стало нечувствительным к потрясениям в сфере идеалов. Так, оно стало равнодушным к проблеме признания социального порядка справедливым или несправедливым — критерий справедливости исключен из процесса оправдания общественного строя. Напротив, для русского общества идеал справедливости играл огромную роль в обретении или утрате легитимности общественного строя (что не исключает ошибок).

На Западе частная собственность стала осью, скрепляющей общество. Ее накопление и получение от нее дохода («нажива») воспринимались как способ служения Богу, а богатство – как признак избранности. Вот слова известного протестантского проповедника Уэсли: «Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сберегали все, что можно, то есть стремились к богатству».

Как относились к собственности и богатству в русской культуре? Согласно мироощущению русских, человека связывает с его согражданами (с «миром») долг совести любовь к ближнему, добрые дела. Как писал в ХVIII веке Татищев, «истинное благополучие - спокойность души и совести». Замена этого связями расчета и выгоды отвергалась русской культурой. Известно, что Православие, избегая прямых высказываний по социальным вопросам, определенно считало наживу небогоугодным делом. Некоторые отцы церкви ее порицали.

Вот, например, поучения преподобного Симеона Нового Богослова (949-1022): “Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, которым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом всё является общим для всех и предназначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Владыки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было”.

В другом месте “Огласительного слова” преп. Симеона осуждение частной собственности носит еще более резкий характер: “Дьявол внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений - немилосердие, другое - надежда на отложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги... виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от голода и холода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать”.

Так говорили отцы Православной церкви тысячу лет назад. Но в русской культуре отношение к собственности бралось в историческом контексте. Она не была сакрализована (не считалась священной), но и не отвергалась как абсолютное зло (если не считать идеологических лозунгов и поэзии). Собственность рассматривалась как социальный инструмент, который можно и нужно использовать согласно с совестью и в целях добра. Надо подчеркнуть, что в начале ХХ века представители почти всех течений общественной мысли в России – от идеалистов и либералов до православных мыслителей и марксистов и даже государственных деятелей (вроде С.Ю. Витте) увязывали экономику с поиском общественного идеала. И у всех них рассуждения были окрашены идеей справедливости и недоверием к богатству. Все они верили в особый путь России и ее духовное лидерство в стремлении человечества к справедливости. Это замалчивают нынешние либералы, ставшие эпигонами Запада.

Видный русский экономист (а затем богослов) С.Н. Булгаков разрабатывал философию «христианского социализма» и предупреждал, что перед православной культурой стоит задача найти путь между «прямолинейным антихозяйственным аскетизмом и беспринципным маммонизмом, идя навстречу задачам хозяйственной жизни». Булгаков рассматривал богатство не как сумму личных состояний индивидов, а как систему, служащую базой народного хозяйства. Этот взгляд перекликается с мыслями первого русского экономиста И.Т. Посошкова (ум. в 1726 г.), который в своем труде «О скудости и богатстве» (1725) рассматривал Российское государство как большой хозяйствующий двор.

Представление о собственности и богатстве, принятое в западном капитализме, считалось у русских мыслителей тупиковым. С.Н. Булгаков пишет: «Именно это-то чувство собственности, духовный яд ее, сладострастие Мамоны, и осуждается бесповоротно христианством, как коренным образом противоречащее основной заповеди любви». Говоря об отношении к собственности в русской культуре Нового времени, Бердяев отмечает важную особенность: «Русские суждения о собственности и воровстве определяются не отношением к собственности как социальному институту, а отношением к человеку… С этим связана и русская борьба против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира… Для России характерно и очень отличает ее от Запада, что у нас не было и не будет значительной и влиятельной буржуазной идеологии».

Тяга к накоплению собственности, к наживе была в России определенно предосудительной, в этом и Вебер видел главное препятствие развитию капитализма в традиционных обществах. Причем западный индивидуализм и либеральное требование невмешательства государства в экономику воспринимались в России как изначальное пренебрежение интересами большинства населения – хотя материальное положение трудящихся на Западе в начале ХХ века отличалось от положения русских крестьян и рабочих в лучшую сторону. Западный капитализм отвергался как тупиковый и несправедливый в принципе, как перспектива. Говорилось, что «в России озабочены хорошим, а не менее плохим»; эта установка объясняет разницу между западной социал-демократией и русским коммунизмом. Большевиков звал идеал «царства Божия на земле», а социал-демократов толкал в спину капитализм. Они старались понемногу «окультурить» его порциями рациональной солидарности, следуя принципу «движение – всё, цель – ничто».

С.Н. Булгаков, признавая ту роль, которую капитализм сыграл в промышленной революции, дал такую общую оценку: «Если по духовной природе своей капитализм в значительной мере является идолопоклонством, то по своему общественному значению для социальной жизни он покрыт преступлениями, и история капитала есть печальная, жуткая повесть о человеческой бессердечности и себялюбии». Развитие капитализма в Европе сопровождалось длительной тяжелой бедностью больших масс населения, какой не знали прежние эпохи. Так, оно привело к резкому ухудшению питания - вплоть до момента, когда хлынул поток денег из колоний, мяса и пшеницы из Америки. В Германии в конце Средневековья потребление мяса составляло 100 кг на душу населения, а в начале XIX века - менее 20 кг. И это – в среднем.

Перед Мировой войной, видя, к чему ведет мир капитализм, Александр Блок писал о ХХ веке:

Век буржуазного богатства,
Растущего незримо зла

Религиозные русские мыслители даже и социализм отрицали по той причине, что, согласно Марксу, для перехода к нему надо сначала развить производительные силы в рамках западного капитализма. В.В. Розанов писал, что идея «социалистического рая» тем и опасна, что его можно достичь только «проползая предварительно в муках капиталистического ада и чистилища». Русская революция в ее «советской» ветви пошла «другим путем», но это особая тема.

Конечно, и на Западе была сильна критика капитализма с разных позиций. Марксизм как учение о развитии капитализма и его преодолении через пролетарскую революцию заслуживает особого обсуждения. Здесь отметим взгляд с нравственной гуманистической позиции. Английский историк и философ Т. Карлейль писал (1843): «Поистине, с нашим евангелием маммоны мы пришли к странным выводам! Мы говорим об обществе и всё же проводим повсюду полнейшее разделение и обособление. Наша жизнь состоит не во взаимной поддержке, а, напротив, во взаимной вражде, выраженной в известных законах войны, именуемой «разумной конкуренцией» и т.п. Мы совершенно забыли, что чистоган не составляет единственной связи между человеком и человеком. «Мои голодающие рабочие?» – говорит богатый фабрикант. – «Разве я не нанял их на рынке, как это и полагается? Разве я не уплатил им до последней копейки договорной платы? Что же мне с ними еще делать?» Да, культ маммоны воистину печальная вера».

Сильно различались в России и на Западе представления об экономической науке. Политэкономия как теоретическая основа экономических наук с самого начала заявила о себе как о части естественнойнауки, как о сфере познания, полностью свободной от моральных ценностей. Начиная с Адама Смита политэко­но­мия подходила к своему объекту независимо от понятий добра и зла. Она не претендовала на то, чтобы говорить, что есть добро, что есть зло в экономике, она только изу­чала проис­хо­дящие процессы и старалась выявить объективные законы, по­добные законам естественных наук. Отрицалась даже принадлежность политэкономии к «социальным наукам».

Этот подход в принципе отрицался русскими социальными философами и экономистами. Нравственность, право и экономика, по их мнению, представляют собой одно целое и в принципе не существуют раздельно друг от друга. Это значит, что любое решение в сфере производства и распределения благ должно оцениваться с этической точки зрения – добро это или зло? Этически нейтральный показатель экономической эффективности служить критерием не может.

В попытке разделить этику и знание в экономике Вл. Соловьев видел даже трагедию политэкономии. По его словам, лишь «нравственное упорядочение экономических отношений было бы вместе с тем и экономическим прогрессом». Значит, нравственные идеалы и цели хозяйственной деятельности не могут быть заданы экономической теорией. Эту установку русских ученых - превращать любую экономическую проблему в социально-экономическую - некоторые историки экономики даже считают «особенностью русского национального сознания».

На самом деле и идеалы, и интересы в западной политэкономии присутствуют, но скрыты под маской непредвзятости. Когда Рикардо и Адам Смит заложили основы полит­экономии, она с самого начала создавалась и развивалась ими как наука о хрематистике, о том хозяйстве, которое нацелено на про­изводство богатства (в западных языках политэкономия и хрематистика даже являются синонимами). На это указывал русский экономист Н.Д. Кондратьев – так, экономисты рассматривали зарплату как расход, то есть видели процесс со стороны капиталиста, а не работника.

Сильно отличалось российское общество от западного в понимании права. Здесь возник конфликт между массовым сознанием и представлениями вестернизированной части населения. Эти две части русского народа уже существовали в разных системах права и не понимали друг друга, считая право другой стороны “бесправием”. Как говорят юристы, на Западе издавна сложилась двойственная структура “право - бесправие”, в ее рамках мыслил культурный слой России и начала ХХ века, и сейчас, в начале ХХI века. Но рядом с этим в русской культуре жила и живет более сложная система: “официальное право - обычное право - бесправие”. Обычное право (право, выводимое из обычаев) для “западника” кажется или бесправием, или полной нелепицей.

Так, в среде крестьянства (а также рабочих, сохранивших еще крестьянское мироощущение) действовали основы старого обычного права - трудового. Оно было давно изжито на Западе и не отражалось в его правовых системах. Право на землю в сознании русских крестьян было тесно связано с правом на труд. Оба эти права имели под собой религиозные корни и опирались на православную антропологию - понимание сущности человека и его прав.

Труд был в России не только экономической категорией, но и одним из важнейших символов, скреплявших общество. Для русского народа он представлял деятельность, исполненную высокого духовно-нравственного (литургического) смысла, воплощением идеи Общего дела. Латинское выражение Laborare est orare(«трудиться значит молиться») в течение длительного времени имело для нас глубокий смысл. На эту сторону настойчиво указывали и народники, создававшие концепцию некапиталистического пути развитии России с опорой на общину, и религиозные мыслители, видевшие в труде эсхатологический смысл творчества по преобразованию мира и способ достижения христианского всеединства.

С этой точки зрения обычное для капиталистической экономики использование безработицы как средства давления на рынке труда рассматривалась как крайнее зло и в массовом сознании, и в широких кругах интеллигенции (включая и значительную часть российских предпринимателей). Право на труд считалось естественным неотчуждаемым правом, которое было освящено религией. Это – национальное качество русского народного хозяйства исстари, закрепленное в обычном праве передельной общины.

Такое представление труда стало в годы реформы в России объектом интенсивной атаки. Множество экономистов, публицистов и поэтов требовали устранить из категории труда его духовную компоненту, представить его чисто экономическим процессом купли-продажи рабочей силы. На время эта кампания достигла успеха (в 1993 г. 63,6% несовершеннолетних, уволившихся с предприятий, мотивировали это тем, что «любой труд в тягость, можно прожить и не работая»).

Русские против расизма

«Русской правде» Ярослава Мудрого сказано: «Не позволяйте сильным погубить человека»
Очень важным типом отношения к людям является расизм. В основе его лежит представление о том, что человеческий род не един, а делится на подвиды– высшие и низшие. Расизм – часть мировоззрения, и потому влияет и на отношения внутри каждого народа. Например, на Западе социальный расизм в отношении к бедным, а затем к пролетариям («расе рабочих»), прямо вытекал из расизма этнического. Впрочем, какой из видов расизма возник раньше – предмет дискуссии. Социолог из США Ч. Томпсон, изучавший связь между расовыми и социальными отношениями, писал: «В Англии, где промышленная революция протекала быстрее, чем в остальной Европе, социальный хаос, порожденный драконовской перестройкой экономики, превратил обнищавших детей в пушечное мясо, которым позже стали африканские негры. Аргументы, которыми в тот момент оправдывали такое обращение с детьми, были абсолютно теми же, которыми впоследствии оправдывали обращение с рабами».

Современный этнический расизм возник на Западе в период Великих географических открытий под действием нарождающегося капитализма с присущей ему необходимостью экспансии в иные земли и культуры (ради серебра, земли, сырья, рынков сбыта, рабочей силы). Историк капитализма Фернан Бродель сформулировал это таким образом: «Капитализм вовсе не мог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда». В середине XVIII века Англия только из Индии извлекала ежегодно доход, равный трети всех инвестиций в Великобритании. Если учесть доход от всех ее обширных колоний, то выйдет, что за их счет делались практически все инвестиции и поддерживался уровень жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т.д. Как мы знаем, Россия всегда развивалась «без услужливой помощи чужого труда», хотя для этого самим жителям России приходилось много и тяжело трудиться (беда в том, что не все у нас это понимают и на трудящихся своей страны кое-кто смотрит свысока).

На интенсивность расизма сильно повлиял кальвинизм с его учением о делении людей на избранных и отверженных. Католики, близко познакомившись с индейцами в ходе завоевания Америки после ее открытия в 1492 г., быстро убедились, что это полноценные люди («Бог сотворил этих простых людей без пороков и хитрости»), и в 1537 г. Папа Римский формально признал индейцев людьми («имеющими душу»). Напротив, пуритане в Северной Америке даже в ХIХ веке вели геноцид индейцев в полной уверенности, что не нарушают прав человека. Основатель теории гражданского общества английский философ Джон Локк помогал составлять конституции рабовладельческих штатов США и вложил все свои сбережения в работорговлю. Даже великий Кант писал, что «у африканских негров по природе отсутствуют чувства, за исключением самых незначительных».

Мы недооцениваем того влияния, которое рабство в Новое время оказывало на западное общество в целом, сводим дело к рабству в США. Колонии были частью европейских государств, и работорговлей занимались европейцы. В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля. Вот данные из доклада 1803 года: В 1790 г. в английской Вест-Индии (штаты США, бывшие английской колонией) на 1 свободного приходилось 10 рабов, во французской — 14, в голландской — 23. Да и в европейских столицах присутствовало рабство. В Лиссабоне в 1633 г. при общей численности населения около 100 тыс. человек только черных рабов насчитывалось более 15 тысяч.

Заметим, что гражданское общество выходцев из Европы триста лет использовало рабство в США без всяких моральных проблем, считаясь оплотом демократии - но в то же время с Запада осыпали проклятьями «деспотическую Россию» за крепостное право, просуществовавшее очень недолго и лишь в центральных областях. Кстати, надо помнить, что наше восприятие истории России искажено литературой. Прочитав в школе «Муму», мы создаем в воображении страшный образ крепостного права. Так и должно быть, но нельзя и забывать, что среди крестьян России доля крепостных лишь на короткий срок достигла половины, а уже в 1830 г. составляла лишь 37%. Право помещиков продавать крестьян без земли просуществовало всего 35 лет и было отменено в 1802 г.

Русский экономист Александр Васильевич Чаянов в важном для нас сегодня труде «К вопросу о теории некапиталистических систем хозяйства» (1924) показывает, что капиталистическое хозяйство Запада в политэкономическом смысле генетически родственно рабовладельческому хозяйству Древнего Рима. Напротив, крепостное русское хозяйство было организовано в обычной для трудового хозяйства форме, хотя и отдавало владельцу определенную часть продукта как крепостную ренту. Народное хозяйство России начиная с первобытно-общинного строя пошло по иному пути развития («без рабства»), чем хозяйство Римской империи и затем Западной Европы.

Для русских проблема этнического расизма была неактуальна – в зонах интенсивных межэтнических контактов казаки везде вступали с местными этносами в обмен культурными навыками и достижениями (достаточно сравнить облик и промыслы казаков Дона, Кубани, Урала, Семиречья и Амура). Таким же было отношение землепроходцев к народам Сибири и Севера. Сложившийся в российском обществе тип межэтнического общежития – отдельная тема, которая здесь не затрагивается. Другое дело – социальный расизм, которым сопровождались и в России вспышки социальных противоречий.

На Западе социальный расизм в период формирования капитализма стал частью культуры, даже вошел в культурное ядро общества. Им был проникнут и либерализм как основное идеологическое учение. Адам Смит писал: «Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций, становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо… Но в каждом развитом цивилизованном обществе в такое именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся бедняки, т. е. основная масса народа». Это ложное суждение - продукт идеологии, опровергнутый наукой.

В Средние века социальный расизм, свойственный рабовладельческому Риму, ослабевал под влиянием христианства. Но уже в ХVI веке («Возрождение») Запад стал осознавать себя как наследника Рима и восстанавливать в правах рабство. Через Турцию поступали в Европу угнанные крымскими татарами славяне, возродили работорговлю фризы. Фризы - народность, родственная саксам - жили на побережье Северного моря в районе устья Рейна (занятая ими территория называлась Фрисландией). Потом они заселяли Англию. Это был народ фермеров, которые в то же время были торговцами и мореходами. В Средние века главным товаром в их торговле стали рабы, которых они скупали у норманнов. Хозяйственный уклад фризов позже был воспроизведен как современный капитализм.

Социальный расизм – один из корней мальтузианства, учения о необходимости воспрепятствовать «размножению бедных», которые подспудно воспринимались как отверженные. Рикардо писал, что первая задача рынка - через зарплату регулировать численность «расы рабочих». Все теории рынка были предельно жестоки: рынок должен был убивать лишних, как бездушный механизм. Это выразил Томас-Роберт Мальтус, который в начале XIX века был в Англии одним из наиболее читаемых авторов и выражал «стиль мышления» того времени: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор».

У Мальтуса Дарвин взял метафору борьбы за существование и перенес ее из человеческого общества, к которому прилагал ее Мальтус, в дикую природу. Оттуда эта метафора, уже с авторитетом научной теории, вернулась в сферу социальных отношений. Так возник социал-дарвинизм- учение, переносящее животный принцип борьбы за существование в об­щество людей. Это придает неравенству видимость «естественного» закона. Английский философ Герберт Спенсер писал: «Бед­ность бездарных, несчастья, обрушивающиеся на неблагора­зум­ных, го­лод, изнуряющий бездельников, и то, что сильные оттесня­ют сла­­­бых, оставляя многих на мели и в нищете - все это воля му­дрого и всеблагого провидения».

Фридрих Ницше говорит еще более жестко: «Состpадание, позволяющее сла­бым и угнетенным выживать и иметь потомство, затpудняет дей­ст­вие пpиpодных законов эволюции. Оно ускоpяет выpождение, pазpушает вид, отpицает жизнь. Почему дpугие биологические виды жи­вот­ных остаются здоpовыми? Потому что они не знают состpа­да­ния». Василий Васильевич Розанов заметил: «Ницше почтили потому, что он был немец, и притом – страдающий (болезнь). Но если бы русский и от себя заговорил бы в духе: «Падающего еще толкни», - его бы назвали мерзавцем и вовсе не стали бы читать».

Известно, что мальтузианства не было в русской культуре ХIХ века (оно внедряется только сегодня, впрочем, уже не в русской, а искусственной «рыночной» культуре, порожденной нынешним кризисом). Социальные механизмы, препятствующие распространению мальтузианских взглядов, были издавна выработаны крестьянской общиной (наделение землей «по едокам»). Предупреждения против социал-дарвинизма регулярно «произносились» в летописях и «поучениях» князей и царей. Еще в «Русской правде» Ярослава Мудрого сказано: «Не позволяйте сильным погубить человека».

При восприятии дарвинизма в русской науке произошло его очищение от мальтузианской компоненты, что является заслуживающим самого пристального внимания феноменом культуры. В своих комментариях русские ученые предупреждали, что дарвинизм - английская теория, которая вдохновляется политэкономическими концепциями либеральной буржуазии. Произошла адаптация дарвинизма к русской культурной среде («Дарвин без Мальтуса»), так что концепция межвидовой борьбы за существование была дополнена теорией межвидовой взаимопомощи.

Н.А. Бердяев писал в 1946 г.: «Есть два понимания общества: или общество понимается как природа, или общество понимается как дух. Если общество есть природа, то оправдывается насилие сильного над слабым, подбор сильных и приспособленных, воля к могуществу, господство человека над человеком, рабство и неравенство, человек человеку волк. Если общество есть дух, то утверждается высшая ценность человека, права человека, свобода, равенство и братство… Это есть различие между русской и немецкой идеей, между Достоевским и Гегелем, между Л. Толстым и Ницше».

Всплески социал-дарвинизма — необычное явление в русской культуре. Один Россия пережила в начале ХХ века в момент назревания катастрофического социального конфликта. Другой переживает сегодня.

В начале ХХ века, по мере наступления капитализма западного типа, подрывались социально-философские основы сословного общества России, менялись ценности и «привилегированных классов», и трудящихся - представления о человеке и его правах. Изменения в системе ценностей сразу приводили к очевидным для всех изменениям в жизнеустройстве - совершался отход от патерналистских установок помещиков, владельцев предприятий и царского правительства. В культуру правящих классов просачивался и социал-дарвинизм, идеология западной буржуазии.

Та небольшая часть капиталистов России, которая смогла войти в симбиоз с «импортированным» западным капитализмом, после 1905 г. заняла столь радикальную социал-дарвинистскую позицию, что вступила в конфликт с культурными нормами подавляющего большинства населения. Так, группа московских миллионеров, выступив в 1906 г. в поддержку столыпинской реформы, заявила в беседе с корреспондентом журнала «Экономист России»: «Мы почти все за закон 9 ноября… Дифференциации мы нисколько не боимся... Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы - англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».

Нарастание революционных настроений в крестьянстве вызвало резкий сдвиг социальной философии элиты вправо. Социальный расизм стал характерен даже для умеренно левых философов. Например, Н.А. Бердяев в тот момент излагал определенно расистские представления: «Культура существует в нашей крови. Культура - дело расы и расового подбора... «Просветительное» и «революционное» сознание... затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование «белой кости» есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт».

Социальный расизм элиты сопровождался всплеском русофобии – разновидности расизма этнического, направленного против русского простонародья, а затем и вообще против русских. После крестьянских волнений 1902-1907 гг. либеральная элита качнулась от «народопоклонства» к «народоненавистничеству». Кадет и известный культуролог Михаил Осипович Гершензон писал в книге «Вехи»: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Видный историк академик Веселовский пишет в дневнике: «Еще в 1904-1906 гг. я удивлялся, как и на чем держится такое историческое недоразумение, как Российская империя. Теперь мое мнение о народе не изменилось. Быдло осталось быдлом… Последние ветви славянской расы оказались столь же неспособными усвоить и развивать дальше европейскую культуру и выработать прочное государство, как и другие ветви, раньше впавшие в рабство». В другом месте он говорит определеннее: «Годами, мало-помалу, у меня складывалось убеждение, что русские не только культурно отсталая, но и низшая раса… Повседневное наблюдение постоянно приводило к выводу, что иностранцы и русские смешанного происхождения даровитее, культурнее и значительно выше, как материал для культуры».

Понятно, что все это сплачивало русское простонародье ответной ненавистью и порождало в нем ответный социальный расизм, что и проявилось во взаимной жестокости Гражданской войны.

[Anton Lubavin]

Холодная гражданская война
Когда ржавые теплосети откажут, рухнет и утопия богатых построить как поросенок Наф-Наф "домик из камней", социальная среда уравняет этих поросят.
Социальную систему царской России и СССР, русскую революцию и причины нынешней разрухи нельзя понять, не оценив того места, которое занимала в жизни народа община – в главных ее формах и проявлениях за всю тысячелетнюю историю. В общине жили крестьяне, даже в начале ХХ века составлявшие 85% населения России. Общиной жили на окраинах беглые крестьяне – казаки. Особой общиной была армия (она в 1917 г. и задала формы военного коммунизма). Религиозной общиной был весь русский народ. Дух общины был в ядре мировоззрения всего российского общества (включая либералов-западников, на что им указывал Вебер).

Этот дух и определил смысл многих прав, прежде всего, права на жизнь, на пищу. В России всегда была сильна уравнительность - право на внерыночноеполучение некоторого минимума жизненных благ, принципиально отвергаемое в обществе, где бедные есть отверженные.

Уравнительность в России заложена в подсознание, в корень цивилизации. Изменения в идеологии не меняют этого подспудного чувства. Даже в момент рыночного энтузиазма общественное мнение было уравнительным. В октябpе 1989 г. на вопpос «Считаете ли вы спpаведливым нынешнее pаспpеделение доходов в нашем обществе?» 52,8% ответили «не спpаведливо», а 44,7% «не совсем спpаведливо». Что же считали неспpаведливым 98% жителей СССР? Недостаточно уpавнительное pаспpеделение. 84,5% ответили, что «госудаpство должно пpедоставлять больше льгот людям с низкими доходами» и 84,2% - что «госудаpство дол­жно гаpан­тиpовать каждому доход не ниже пpожиточного минимума». Это четкая уpавни­тельная пpогpамма.

Уравнительность прежде всего проявлялась в общинном праве на труд, которое позже из поземельной общины перешло и в промышленность. Это был важнейший общественный договор России: каждому будет гарантирована работа, в идеале - по его спо­соб­но­стям. Члены общины-народа обязались не выбрасывать за ворота в чем-то слабых людей, распределяя между собой их заработок - обязались делиться друг с другом работой и никого не отправлять на паперть или в банду.

Второй срез - право на жизнь, а значит, на некоторый базо­вый минимум обеспечения, независимо от того, как оценил человека «рынок». Это - не благотворительность, а неотчуждаемое право, которое че­ло­век получает просто потому, что он родился на нашей земле и есть один из нас. Это право налагает и обязанности (например, не быть «тунеядцем», а трудиться по мере сил).

Механизмы реализации этих прав были разными, их надо было обновлять, ибо по мере развития общества некоторые теряли эффективность. Так, в советское время механизмом уравнительного права была общенародная собст­вен­ность, с которой каждый получал равный доход независимо от сво­ей зарплаты. Другой механизм – плановая система распределения доходов и ценообразования, государственное содержание многих социальных служб (образования, здравоохранения, почти всего ЖКХ).

Жизнеустройство с большой долей общинных механизмов было непонятно западным наблюдателям и раньше, и сегодня. Французский путешественник маркиз де Кюстин в своем весьма недобром, но очень популярном описании России (1839) признавал: «С первых шагов в стране русских замечается, что такое общество, какое они устроили для себя, может служить только их потребностям; нужно быть русским, чтобы жить в России, а между тем с виду все здесь делается так же, как и в других странах. Разница только в основе явлений». Нам бы тоже следовало первым делом разбираться в основе явлений, а не в тонкостях.

Концепцию развития России в индустриальную эру с опорой на структуры и культуру общины разрабатывали и народники, и ряд далеких от политики ученых. Дмитрий Иванович Менделеев, размышляя о выборе для России такого варианта, при котором она не попала бы в зависимость от Запада, писал: «В общинном и артельном началах, свойственных нашему народу, я вижу зародыши возможности правильного решения в будущем многих из тех задач, которые предстоят на пути при развитии промышленности и должны затруднять те страны, в которых индивидуализму отдано окончательное предпочтение».

С начала ХХ века в России шло обсуждение альтернативных проектов модернизации хозяйства и общества – при нарастающем кризисе, вызванном втягиванием России в зону периферийного капитализма». Попытка консервативной модернизации (реформа Столыпина) к успеху не привела и обострила кризис, проект либералов-западников, пришедших к власти после Февральской революции 1917 г., был отвергнут подавляющим большинством. В октябре к власти пришли Советы, поддержка советского проекта была подтверждена и в ходе Гражданской войны.

Каков главный смысл этого проекта? Русская революция 1905 г. была началом мировой волны революций, вызванных сопротивлением крестьян против экспансии западного капитализма («раскрестьянивания»). На Западе эти революции потерпели поражение, а на периферии - победили или изменили ход истории. Это революции в России, Китае, Индонезии, Индии, Вьетнаме, Алжире, Мексике – по всему «незападному» миру. Зеркало русской революции - Лев Толстой, а не Маркс.

Советский строй - это реализация цивилизационного проекта, рожденного Россией в русле ее культуры. Официальная история была мифологизирована, «берегла» нас от тяжелых размышлений. И суть советского строя, и те исторические обстоятельства, которые толкнули ход событий в тот или иной коридор, мы понимали плохо. Мы, например, не задумались даже над тем, почему две марксистские революционные партии – большевики и меньшевики – оказались в Гражданской войне по разные стороны фронта.

Многое из проекта не удалось осуществить в силу исторических обстоятельств. Но было создано жизнеустройство, надежно устранившее источники массовых социальных страданий, с высоким уровнем безопасности и солидарными межэтническими отношениями. Базовые материальные потребности всего населения в целом удовлетворялись в СССР гораздо лучше, чем этого можно было бы достигнуть при том же уровне развития, но в условиях капитализма.

Это был проект с большим творческим потенциалом и мощным импульсом развития. Он повлиял на все большие мировые проекты: помог зародиться социальному государству Запада, демонтировать колониальную систему, на время нейтрализовал соблазн фашизма, дал импульс цивилизациям Азии.

Большой творческой программой была советская индустриализация, альтернативная программе Запада. В Англии крестьяне в ходе «огораживаний» были превращены в пролетариев, которые вышли на рынок рабочей силы как индивиды. В СССР высвобожденные при коллективизации работники не стали пролетариями. Они были направлены на учебу и на стройки промышленности, после чего стали рабочими, техниками и инженерами. Это был перенос общины из села на заводы. Основные черты общинного уклада проявились на предприятии даже больше, чем в оставшемся в селе колхозе (это явление наблюдалось и в Японии). Поэтому промышленное предприятие СССР было, как и община в деревне, центром жизнеустройства, вокруг него возникла система социальных служб. По сравнению с западными фирмами советские предприятия представляли иной социальный организм.

В 70-е годы советское общество стало втягиваться в культурный кризис. К этому времени оно изменилось кардинально - 70% населения стали жить в городах, и это было новое, уникальное для всего мира поколение. Это были люди, не только не испытавшие сами, но даже не видевшие зрелища массовых социальных бедствий. Возникло первое в истории, неизвестное по своим свойствам сытоеобщество. Оно утратило коллективную память о голоде (Запад ради демонстрационного эффекта всегда сохраняет социальную нишу крайней бедности, хотя бы небольшую).

Произошло быстрое и резкое ослабление мировоззренческой основы советского строя, которой был общинный крестьянский коммунизм. Для сохранения легитимности советской системы требовалось строительство новой идеологической базы, в которой советский проект был бы изложен на рациональном языке, без апелляции к памяти о бедствиях. Однако старики этой проблемы не видели, а новое поколение сначала искало ответ на эту проблему в марксизме, где найти его не могло, а потом стало сдвигаться к либерализму, взяв за идеал Запад. Новая властная бригада, сформировавшаяся в условиях мировоззренческого кризиса, скатилась к антисоветизму. Было заявлено, что перестройка является революцией, то есть ставит целью радикальное изменение общественного строя. В течение трех лет оно велось под прикрытием социалистической фразеологии (т.н. «перестройка»).

В 1991 г. СССР был ликвидирован, и была провозглашена программа смены всего жизнеустройства страны - от детских садов до энергетики и армии. Этому предшествовала интенсивная идеологическая кампания. Ее главными направлениями было создание светлого мифа Запада и внедрение в массовое сознание идей социал-дарвинизма.Это разрушало критерии различения добра и зла и создавало идейный хаос.

Например, важный ницшеанский манифест известного ученого, депутата Н. Амосова (1988) был несовместим с теми представлениями о человеке, на которых был собран русский народ. Амосов требовал проведения, в целях «научного» упpавления обществом, «кpупномасштабного психосоциологического изучения гpаждан, пpинадлежащих к pазным социальным гpуппам» с целью pаспpеделения их на два типа: «сильных» и «слабых». Он писал: «Неpавенство является сильным стимулом пpогpесса, но в то же вpемя служит источником недовольства слабых... Лидеpство, жадность, немного сопеpеживания - вот естество человека».

Исподволь в кругах антисоветской элиты стала культивироваться еще более фундаментальная мысль, - что население СССР (а затем РФ) вообще не является народом, а народом является лишь скрытое в этом населении особое меньшинство. Когда эта мысль стала высказываться начиная с середины 80-х годов, она поражала своей недемократичностью, но подавляющее большинство просто не понимало ее смысла.

А смысл этот предполагал подрыв гражданских связей большинства населения и изъятие у него прерогатив, прав и обязанностей народа. Говорилось, что на первом этапе реформ будут созданы лишь «оазисы» рыночной экономики, в которых и будет жить демос (10% населения). При демократии именно демосу и будет принадлежать власть и богатство, ибо демократия - это власть демоса, а гражданское общество - «республика собственников»! «Старые русские» («совки»), утратив статус народа, будут переведены в разряд охлоса, лишенного собственности и прав.

Гражданская война в социальной сфере, которая пронеслась по России в конце 80-х и 90-х годах ХХ века, завершилась сменой жизнеустройства. Это значит, что достаточно крупная и активная часть общества изменила главный критерий выбора образа жизни (пусть и неосознанно).

Советский строй сложился в определенных природных и исторических обстоятельствах. Исходя из них строители советского строя определили главный критерий выбора - сокращение страданий. На этом пути СССР добился признанных всем миром успехов, были устранены главные источники социальных страданий и страхов - бедность, безработица, бездомность, голод, преступное, политическое и межнациональное насилие, а также массовая гибель в войне с более сильным противником. Ради этого были понесены большие жертвы, но уже с 60-х годов возникло стабильное и нарастающее благополучие.

Альтернативным критерием выбора жизнеустройства было увеличение наслаждений. Старшие поколения, перенесшие тяжелые испытания, отвергли этот выбор исходя из своего опыта. В ходе перестройки идеологи убедили политически активную часть общества изменить выбор и пренебречь опасностью массовых страданий. Речь идет о фундаментальном изменении, которое не сводится к смене политического, государственного и социального устройства (хотя неизбежно выражается и в них).

Активная часть населения приняла мифический образ Запада за идеал, оценив собственное жизнеустройство как недостойное («так жить нельзя!»). Воздействие на массовое сознание было столь эффективным, что образ Запада к 1991 г. стал вожделенным, что было немыслимо еще за пять лет до этого. Такое восхищение «чужим домом» с отрицанием своего - признак разрыва со здравым смыслом. Он неизбежно должен был повести к национальной катастрофе.

Для перехода к жизнеустройству, направленному на увеличение наслаждений, требовалось изменение социальных норм. «Сильные» нуждались в доводах, позволяющих топтать ближних со спокойной совестью. Поэтому была развернута идеологическая кампания по внедрению нового для России представления о человеке и его правах. Чуть ли не главным принципом, который на­до было сломать в советском человеке, чтобы совершить реформу, была идея ра­­вен­ства и братствалюдей. Эта идея, ле­жащая в ос­но­ве христианства, стала объектом очернения и высмеивания, в массовое сознание нагнетался жесткий и зачастую вульгарный социал-дарвинизм.

Сутью реформ было объявлено превращение российской экономики в рыночную. На Западе буржуазные революции сломали общинность и создали «культуру индивидуализма», так что вместо сотрудничества на первое место вышла конкуренция. В России, напротив, революция лишь усилила «культуру коллективизма». Это и позволило возникнуть в СССР, (вопреки теориям), народному «хозяйству семейного типа», с переплетением «производства и быта» и сложением средств вместо обмена(купли-продажи). Советское хозяйство, буквально по И.Т. Посошкову, было построено как один трудовой крестьянский двор. Разрушение этого хозяйства с потерей его «невидимого» и плохо понятого источника эффективности погрузило страну в разруху, которой рыночные теоретики не могут объяснить. Эффективность хозяйства, использующего «общинные» механизмы (неважно, идет ли речь о японской промышленной корпорации, хлопковой плантации с неграми-рабами в США или советской фабрике), определяется сильными кооперативными взаимодействиями, которых не учитывают механистические теории рынка.

В прошлом рыночные механизмы успешно переносились при модернизации в разные культуры, приспосабливались к традициям Японии, Китая, Индии и т.д. Так же шла в прошлом и модернизация хозяйства России - и в царское, и в советское время. И сейчас усиление рыночных отношений могло быть проведено не в конфронтации, а в согласии с культурой России. Однако был избран принцип насильственного переноса «чистой» англосаксонской модели рынка. Автор закона о приватизации Е.Г. Ясин так выразил смысл этой акции: «Надо сломать нечто социалистическое в поведении людей».

Так, было осуществлено моментальное уничтожение системы планирования хозяйства. Ее развитие - длительный процесс, «национальная особенность» отечественного хозяйства, влияющая, в свою очередь, на все стороны нашего жизнеустройства. Потребность в народнохозяйственном планировании была осознана в царской России в начале ХХ века и правительством, и предпринимателями. Эту функцию стали выполнять Министерство промышленности и торговли, а также торгово-промышленные съезды и их постоянные органы. За основу планирования тогда была взята транспортная сеть, а позже (в 1920 г.) энергетическая база.

В 1907 г. Министерство путей сообщения составило первый пятилетний план, а деловые круги «горячо приветствовали этот почин». Затем был составлен пятилетний план капитальных работ на 1912-1916 гг. Продолжились эти работы уже после Мировой и Гражданской войн - при выработке плана ГОЭЛРО. Комиссия разработчиков и была преобразована в феврале 1921 г. в Госплан.

Устранение планового начала оказало мощное воздействие на социальную сферу - была разрушена социальная связность народа. Расслоение общества по доходам и по доступу к основным благам в плановой системе удерживалось в пределах, в которых все население по образу жизни относилось к одной национальной культуре. Уничтожение плана привело к аномальному социальному расслоению. «Мягким» показателем расслоения служит фондовый коэффициент (отношение суммарных доходов 10% высокооплачиваемых граждан к доходам 10% низкооплачиваемых). В СССР в 1956-1986 гг. он поддерживался в интервале 2,9-3,9, в 1991 г. стал равен 4,5, но уже к 1994 г. подскочил до 15,1 и до сих пор колеблется на этом уровне. Официальные данные не учитывают теневых доходов, и этот пробел восполняют исследования социологов. Так, группа экспертов Мирового банка и Института социологии РАН, которая вела длительное наблюдение за бюджетом 4 тысяч домашних хозяйств (большой исследовательский проект Russia longitudinal monitoring survey), считала коэффициент фондов за 1996 г. равным 36,3.

Воздействие проводимой в России реформы на общество («социальную сферу») было разрушительным, это отразилось на всех срезах системы. Достаточное количество объективных показателей приведено, без всяких комментариев, в специальном издании. Разрушение структур жизнеустройства населения создало ту питательную среду, в которой небольшое меньшинство могло «наскрести» огромные состояния. Иными словами, обеднение большинства населения РФ и деградация систем его жизнеобеспечения были выгодны некоторым социальным группам и явились результатом их целенаправленных действий. Социальная катастрофа развивается не слишком быстро в силу большой прочности созданных в прошлом систем жизнеобеспечения и устойчивости культуры людей, воспитанных русской литературой и советской школой. Однако на ряде направлений уже чувствуется приближение срывов и отказов больших систем.

И антропология советского строя, несущая на себе отпечаток крестьянского общинного коммунизма, и русская православная философия, и традиционные культурные установки исходили из установки, что бедность есть порождение несправедливости и потому она - зло. Это не порождение советского строя, напротив, советский строй - порождение этого взгляда на бедность.

В начале 90-х годов бригада реформаторов приняла неолиберальную концепцию человека, общества и бедности. Бедность в ней рассматривалась не как зло, а как полезный социальный механизм. Массовое обеднение населения России было предусмотрено в доктрине реформ. А. Б. Чубайс писал в своей теоретической разработке в марте 1990 г.: «К числу ближайших социальных последствий ускоренной рыночной реформы относятся: общее снижение уровня жизни; рост дифференциации цен и доходов населения; возникновение массовой безработицы… Население должно четко усвоить, что правительство не гарантирует место работы и уровень жизни, а гарантирует только саму жизнь».

В РФ произошло массовое обеднение, была создана большая социальная группа бедных как стабильный структурный элемент нового общества. Возникла уникальная категория «новых бедных» - те группы работающего населения, которые по своему образовательному уровню и квалификации, социальному статусу и демографическим характеристикам никогда и ни в какой стране не бывают малообеспеченными.

В любой стране государство должно следить и за региональным расслоением по «образу жизни», прежде всего по уровням душевого дохода. Есть пороговые уровни, которых это расслоение не должно превышать, ибо иначе нация распадается на общности, живущие в разных цивилизационных нишах. В советской системе связность страны и народа по образу жизни была высокой. В 1990 г. максимальная разница в среднедушевом доходе между регионами РСФСР составляла 3,5 раза. В 1995 г. она выросла до 14,2 раза, в 1997 г. была равна 16,2 раза. Если в 1990 г. средний доход жителей Нижегородской области составлял 72,4% от среднего дохода жителей Москвы, то в 2004 г. всего 22,9%. Резко нарушились соотношения в других социальных индикаторах разных регионов страны.

Возникла и массовая крайняя бедность. К 1996 г. в РФ сформировалось «социальное дно», составляющее около 10% городского населения (11 млн. человек). В состав его входят: нищие (3,4 млн.), бездомные (3,3 млн.), беспризорные дети (2,8 млн.) и уличные проститутки (1,3 млн.). Большинство нищих и бездомных имеют среднее и среднее специальное образование, а 6% - высшее.

Сложился и равновесный слой «придонья» (зона социальных катастроф), размеры которого оцениваются в 5% населения. Находящиеся в нем люди испытывают панику: они еще в обществе, но с отчаянием видят, что им не удержаться в нем. Постоянно испытывают чувство тревоги 83% неимущих россиян и 80% бедных». Вот вывод социологов: «В обществе действует эффективный механизм «всасывания» людей на «дно», главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность государства защитить своих граждан».

Отказ общества считать отверженных своими приобрел демонстративный характер. Так, реально им отказано в конституционном праве на медицинскую помощь - притом, что практически все бездомные больны, а среди беспризорников больны 70%. Государственная помощь ничтожна по масштабам, что также стало символом отношения к отверженным. К концу 2003 г. в Москве действовало 2 «социальных гостиницы» и 6 «домов ночного пребывания», всего на 1600 мест - при наличии 30 тыс. официально учтенных бездомных. Зимой 2003 г. в Москве замерзло насмерть более 800 человек.

Особо надо сказать о фундаментальном социальном благе – жилье. В СССР право на жилье стало конституционным. Это было величайшим социальным завоеванием и одной из сплачивающих народ сил. Между гражданским правом на жилье и правом покупателя на рынке - разница принципиальная, и в РФ возникла бездомностькак социальное явление. Потеря жилья сразу вызывает, по выражению социологов, «вызывающую отчаяние проблематизацию абсолютно всех сторон жизни». Бездомные очень быстро умирают (смертность 7% в год при смертности по всему населению 1,5%). Ликвидация права на жилье - сильнейший удар по связности народа. Бездомные - иной народ.

Основная масса бездомных - люди 35-54 лет. Большинство - бывшие рабочие, но заметно приращение бывших служащих. Более половины бездомных имеют среднее образование, 22% - среднее специальное, около 9% - высшее. Главные причины потери жилья (в порядке убывания) - выселения за неуплату, жилищные аферы и обманы, выписка в связи с лишением свободы, добровольно-принудительный уход по семейным обстоятельствам. Бездомность как социальная болезнь приобретает характер хронический. Доля бездомных остается почти неизменной, то есть, в России возникает особый «класс» людей, не имеющего крыши над головой и жизненных перспектив.

Урон, который понесли народное хозяйство и население России от реформ 90-х годов, по своим масштабам таков, что можно говорить об экономической гражданской войне. Эта война внешне выразилась в лишении народа его общественной собственности (приватизация земли и промышленности), а также личных сбережений. Это привело к кризису экономики и утрате социального статуса огромными массами рабочих, технического персонала и квалифицированных работников села. Резкое обеднение привело к изменению образа жизни (типа потребления, профиля потребностей, доступа к образованию и здравоохранению, характера жизненных планов). Это означало глубокое изменение в материальной культуре народа и разрушало его мировоззренческое ядро - рассыпало народ.

Такие действия несовместимы с духом и практикой консервативных и либеральных российских реформаторов начала ХХ века. С.Н. Булгаков так сформулировал их императив: даже реформа, ведущая к росту совокупного богатства нации, неприемлема, если она ведет к обеднению социальных групп.


Позже Питирим Александрович Сорокин добавил еще одно ограничение: не может быть успешной реформа, вступающая в противоречие с главными культурными устоями народа.

Мощное идеологическое воздействие привело за 90-е годы к расщеплению массового сознания. Люди с трудом понимают происходящее и плохо ориентируются в социальном пространстве, они культивируют несовместимые желания и несбыточные надежды. Однако слома главных культурных и нравственных устоев не произошло. Это значит, что по мере выхода из острой фазы кризиса общество будет сдвигаться к тем ценностям и нормам социального бытия, которые были отобраны коллективным разумом в ходе длительного исторического развития России – в их очищенной пережитым опытом форме.

Однако сейчас, по истечении двадцати лет нынешней Смуты и в момент достигнутого неустойчивого равновесия, стала осязаемой угроза утраты столь многих черт и качеств России, что она перестанет существовать в ее привычном и близком для нас образе. Есть опасность, что продолжится та селекция населения России, которая была начата реформой 90-х годов. Она означает выбраковку населения, избыточного по отношению к потребности «новой России» в рабочей силе. За годы реформ сильно подорвано здоровье обедневшей части населения, резко снизился уровень образования рожденных в этой части детей.

При этом бедная часть по мере исчерпания унаследованных от советского времени ресурсов начинает отделяться от «среднего класса» и сдвигаться вниз, в цивилизацию трущоб. Эти признаки уже наглядно проявляются в работе многих систем и общественных институтов. Например, СМИ обслуживают исключительно благополучную часть населения, изредка давая этнографические зарисовки «из жизни бедных», сделанные согласно социальному запросу именно благополучной части. Здравоохранение «для бедных» - это нечто совсем иное, чем для «благополучных». Школьный Интернет, ипотека, спорт предназначены для тех, кто отобран для жизни в «новой России». Следов этой селекции множество, они уже вошли в обыденную культуру и обыденный язык. Ни те, которых выбрасывают из общества, ни те «благополучные», которые испытывают муки совести при таком торжестве зла, не находят средств к сопротивлению.

Если процесс социальных изменений будет и дальше идти по той же траектории, под угрозой окажется и тот слабый, нарождающийся сегодня «средний класс», который пока что обеспечивает хотя бы минимальную связность общества. Большая его часть снова, как в 90-е годы, начнет беднеть, теряя статус, нажитый в «тучные» годы проедания минеральных богатств России. Причина угрозы такого спада состоит в том, что все большие системы жизнеобеспечения страны, унаследованные от советского времени, приближаются к критической стадии износа. Рыночное хозяйство, сформированное в 90-е годы, не справилось с содержанием этих систем – иссякают месторождения, разрушается производственная база промышленности и села, ухудшается квалификация и здоровье основной массы работников, ветшает жилищный фонд, до предела изношено теплоснабжение и далее по всему перечню систем (за исключением мобильной связи и телевидения). Деградация жизнеобеспечения страны – процесс массивный и неумолимый, глухой к лозунгам демократии.

Не имея возможности (и желания) мобилизовать средства для содержания бюрократии приходится сбрасывать расходы на плечи местного самоуправления и самого населения. Эти расходы для них неподъемны, и это тоже реальность неумолимая. Нарастание аварий и отказов приведет к резкому удорожанию всех социальных благ (начиная с жилищно-коммунальных) и выбыванию из благополучного слоя все новых и новых контингентов «неплатежеспособных».

Но и благополучие тех, кто останется «в шлюпке», будет все более иллюзорным – все мы в России скованы одной цепью. Так уж исторически устроилась наша жизнь – даже элитарные дома среднего класса подключены к тем же теплосетям, что и бедняки. Когда ржавые теплосети откажут, богатые и бедные России будут замерзать на солидарной основе. Рухнет и романтическая утопия части богатых построить себе, как поросенок Наф-Наф, «домик из камней» с автономным жизнеобеспечением. В момент бедствия наша «социальная среда» уравняет этих поросят, да им и самим совесть не позволит наслаждаться уютом.

Пока что в России не произошло раскола на классы богатых и бедных как враждебные расы – за это мы все должны благодарить нашу культуру. Но и ее ресурс не бесконечен. Задержка с восстановлением народного хозяйства и структур необходимой социальной солидарности чревата лавинообразным нарастанием «молекулярной» гражданской войны, которая уже в 90-е годы началась в форме массовой преступности, в том числе с насилием. Эта деидеологизированная социальная месть – худший вариант борьбы за изменение условий «общественного договора».

То разделение на «демос» и «охлос», о котором заговорили в конце перестройки и которое тогда казалось какой-то невероятной антиутопией, может стать реальностью. Как сложится жизнь тех, кто останется жить в этой «новой России», сказать пока нельзя. Подобного переустройства Россия еще не переживала. Для выработки проекта, позволяющего сохранить цивилизационные контуры России и направить страну на динамичный путь развития, еще есть время, но его не очень много.

Автор: Сергей Кара-Мурза

[Loy]

прочитал с большим интересом
хотелось бы обобщить, но чувствую не хватает ума )
надо осмыслить

[Digger]

Человек — существо социальное. Как говорил Аристотель, только боги и звери могут жить вне общества. Индивид — это абстракция...

Ага) А муравьи? А стаи птиц? Аристотель - вот это настоящая абстракция. Много их было там в древней греции любителей попи...деть на сытый желудок под вино. А человек без индивида - ничто.

[TOS™]

Человек — существо социальное. Как говорил Аристотель, только боги и звери могут жить вне общества. Индивид — это абстракция...

Ага) А муравьи? А стаи птиц?

Ну так не сказано же, что все звери живут. Могут жить, а могут и не жить. Человек - не может жить вне общества, даже единичные исключения в виде отшельников всё равно от общества зависимы.

[frezer]

[quote="Anton Lubavin"]Весьма глубокие размышления С.Г.Кара-Мурзы

Эти размышления весьма сильно пересекаются с творчеством Эриха Фромма. Многое из того что сказал Кара-Мурза есть в его книге "Бегство от свободы". Вот ссылка на его биографию: http://aitrus.info/node/211