Теплое утреннее солнышко нежно ласкало землю. Разогревающийся асфальт неуловимо пах битумом, сухая земля наполняла воздух травяным перегаром. Рядом бок о бок старательно грохотали кирзачами сослуживцы, раз за разом обегая вокруг части. А потом нас загнали на спортплощадку.
На забеге я стер ляжки. В кровь. Так что ходить не мог. И еще один наш боец, плотный круглолицый Толик, тем же отличился. Демазов, даже не обругав, отвел нас к докторам. В приемной каморке медсестра вывалила каждому на руки по комку какой-то желтой слизи. Толик-то ничего, намазался, и порядок, а вот мои потертости от этой мази воспылали жгучим пламенем. Медичка, скептически посмотрев на мои мучения, достала из загашника тюбик чего-то заграничного. Эта мазь оказалась жутко дорогой, и за её использование пришлось расписаться в журнале учёта медикаментов. Обтерев ваткой ляжки, намазался импортным лекарством: жжение, как по волшебству, прекратилось.
Дали нам с Толиком освобождение на день от шагистики и бега. Весь карантин на плацу, а мы в казарме сидим у окошка в тенечке, дышим теплым воздухом, расслабляемся. Вечером всех выгнали на вечернюю прогулку с песнями, а мы в казарме сидим, кайфуем. На улицу выбредали под индивидуальным сопровождением Субботы лишь до столовой.
Ночью после отбоя дедушки тихонько гоношились у себя в углу, лениво дрюкали дневального, вяло прокачивали молодежь и, кажется, никого не били.
После завтрака сержант повел меня с Толиком в санчасть на осмотр. Чудодейственная мазь сделала доброе дело: на ранах образовалась корочка, боли почти не было. С нами попёрся к докторам жалующийся на живот Киса. Его, не привыкшего к жидкой армейской пище, постоянно мучает постоянный голод. Подобно смерчу, сметает он со стола съестное, глотает не жуя, давится. С чавканьем жрет все подряд, выклянчивая у товарищей недоеденные куски и собирая объедки из чужих мисок. А теперь идёт рядом скрюченный, вцепившись руками во взбунтовавшееся чрево: видно не в коня корм пошел.
С болящими врачи разобрались быстро. Исцелённого Толика послали маршировать, мне под роспись выдавили очередную порцию мази, отправив в казарму долечиваться, а Кисе от жопы вкатили колесо без освобождения от службы. Здоровых Суббота погнал на плац, а я снова завис в казарме.
И вот, сижу у окошка, смотрю, как на плацу под палящими лучами солнца топают мои однополчане, и радуюсь жизни. Живот набит, жрать почти не хочется. Балдею в теньке на табуретке, в руках для отвода глаз устав. Вот оно, мимолетное солдатское счастье: солдат сидит – служба идет.
(С)перто отсюда