клюка писал(а):В Гурзуфе были многие знаменитые люди. Были Пушкин, Шаляпин навещал Коровина на его даче. Также здесь была дача Чехова. Ну и мы отметились.
Из воспоминаний художника Константина Коровьева:С Шаляпиным случилась неприятность. Он плыл с военным министром
Сухомлиновым на миноносце, и Федора Ивановича продуло. Уменя,
проснувшись утром, он почувствовал себя плохо. Не может ни голову
повернуть, ни подняться с постели, страшные боли.
Рядом жил доктор — он жил лето и зиму в Гурзуфе. О нем стоит сказать
несколько слов.
Архитектор, который строил мою гурзуфскую дачу, Петр Кузьмич, был
болен туберкулезом. Доктор его вылечил — архитектор стал толстый, как
бочка, такой же, как доктор. А лечил его доктор водкой и коньяком — оба
пьяны каждый день с утра.
— Туберкулез выходит из такого человека...— говорил доктор.— Ему и не нравится, ну и уходит.
Посмотрев Шаляпина, доктор сказал.
— Прострел.
И прописал Шаляпину коньяк.
Когда япришел, доктор и его пациент дружно дули коньяк. Так,
серьезно, молча, лечил наш доктор и ушел от Шаляпина поздно, еле
можаху... А Федор Иванович что-то говорил мне перед сном: про номера:
Мухина в Петербурге, про самовар, на самоваре баранки греются... придешь.
из бани, хорошо в номерах Мухина... Говорил, говорил да и заснул.
Утром Шаляпин уже двигал головой, но прострел еще сидел — и Федор
Иванович встать не мог, опять доктор лечил целый день и опять ушел еле
можаху.
Навещал Федора Ивановича и околоточный Романов. Приносил газеты и письма, держал себя почтительно.
Я говорю Шаляпину:
— Околоточный не плох...
Да, хорош.
— Идоктор тоже не плох у нас...
— Да. Но как же это... Две бутылки коньяку — в минуту... Он же это.
море выпьет — и ничего.
Вскоре Федор Иванович вышел из своей комнаты в сад у моря, где была терраса. Она называлась «сковородка», так как была открыта, и на ней жарило крымское солнце. На краю террасы, в больших ящиках, росли высокие олеандры, и розовый цвет их на фоне синего моря веселил берега гор.
— Вот там, эти горы — Одалары,— говорил Шаляпин, лежа на купе"
ке.— Это острова. Там же живет какой-то фотограф. В чем дело? Я ж
просить, чтобы мне их подарили. Как ты думаешь?
— Думаю, что отдадут пустынные скалы [...]
— Это верно,— подтвердил околоточный Романов, бывший здесь же. Чего еще, ей-ей, на кой они? Кому Одалары нужны? Чего там? И не растет ничего. Их море бьет. Там камни на камнях. Ежели хотите, Федор Иванович, мы сичас их возьмем. Фотограф там сидит, сымает эдаких разных, что туда ездют. Я его сичас оттуда к шаху-монаху! Мигом! Чего глядеть, берите!
— Это, наверно, вулканические возвышенности,— сказал доктор.— Вы сровняете их, дом построите — прекрасно. Ну а вдруг: извержение, дым, лава, гейзеры хлещут...
— Ну вот, гейзеры... Нельзя жить здесь, нельзя.
— Там деревья расти не могут, ветер норд-ост.
Что ж это такое? Жить нельзя. Воды нет, норд-ост.
— Взорвать-то их можно, заметил архитектор Петр Кузьмич.— Но там может оказаться ползун.
— Это еще что такое? удивился Федор Иванович.— Ползун. Что такое?
— Тут усе ползет,— говорил околоточный Романов.— Усе. Гора ползет у море, дорога, шассея ползет. У Ялте так дом Краснова у море уполз.
— Верно,— подтвердил архитектор.— Анапа, город греческий,— весь в море уполз.
— Знаешь ли, Константин,— посмотрел на меня Федор Иванович.— Твой дом тоже уползет.
— Очень просто,— утешил доктор.
— Авот Монте-Карло не ползет,— сказал Федор Иванович.— Это же не страна. Здесь жить нельзя.
И скачют лягушки за мной по пятамм...