Дмитровский Форум V2

[карлик]

-Любишь?
-Люблю
-Докажи!
-Докажу
-А достанешь звезду?
-Да, достану, смогу!
-Ты солгал!
-Я не лгу.
-Ты не можешь достать, до небес дотянуться, и как вишню сорвать.
-Я смогу.
-Снова лжешь, так поди, докажи!
-Но тогда мне придётся отдать свою жизнь.
-Так отдай, за меня!
-Но что будет потом?
-Ты докажешь любовь
-Я ещё не готов
-Уходи!
-Почему?
-Ты мне лжешь, будешь лгать.
-Но не станет меня, ты же будешь страдать?
-Ну и что, ты сказал, значит должен достать, а иначе тебя не желаю я знать!
-Так и быть, только знай, это всё не игра. Я смогу доказать, что правдивы слова. Только ты будешь сильно об этом жалеть. Ты получишь звезду, ей тебя не согреть. Согревает любовь в окрылённых сердцах, вспышки счастья, доверие в милых глазах. Согревает взаимность, и чувства полёта. У тебя же останется лишь голый лёд...
-Подожди, ты куда?
-Я пошел за звездой... для тебя... на край света... жди ночи...
-Постой! Как узнаю, что ты принесёшь мне звезду?
-Ты поймёшь, ты увидишь. Сказал же, смогу.

И они разошлись: девчонка в мечтах,
а парень с грустью в зелёных глазах.
Он вспомнил её нежных губ теплоту,
улыбку её, и её красоту.
Он вспомнил её ненавязчивый смех,
и глаз, ясных глаз выразительный блеск.
И сердце запело, вздохнула душа...
Она так прекрасна и так хороша...

И ради неё готов был на всё.
Ведь больше всей жизни любил он её.
И парень ушёл.
Он ушёл навсегда.
Никто не знал, не ответил куда.
А девчонка лишь ночью к окну подойдя,
вдруг увидела свет, яркий свет от дождя.
И тот дождь не из капель был и не из слёз,
Это был ярких звёзд неожиданный дождь.
И казалось, что небо рвётся на части,
Не сумев подчинить этих звёзд своей власти.
И затихли часы, и замедлилось время.
А девчонка смотрела, не в силах поверить.
Ведь такой красоты никогда не видала,
И душою от счастья смеяться вдруг стала.
Да он любит её! Он не лжёт! Она верит.
И средь ночи к нему... И бежит к его двери!
Но распахнута дверь, и везде включен свет.
На своих всё местах, а его дома нет...
И напрасна она его ожидала
Днём и ночью своих ясных глаз не смыкала.
Навсегда в её памяти врезался след:
Звёздный дождь и прощальный, торжественный свет.

Любовь настоящая на жертву способна,
Она высока, и бескрайне свободна.
У неё есть огромная, мощная сила...
Я прошу об одном:
Доверяйте любимым!


Я умер почти 9 лет назад. Но я пишу вам не для того, чтобы рассказать как мне тут живется. Я пишу, чтоб рассказать вам свою историю. Историю моей большой любви. И еще хочу сказать, что любовь не умирает. Даже на том свете. Даже если её пытаются убить, даже если этого захотите вы. Любовь не умирает. Никогда. Мы познакомились 31 декабря. Я собирался встречать Новый год со своей третьей женой у своих старых друзей. Моя жизнь до её появления была настолько никчемной и ненужной, что очень часто я спрашивал себя : "Для чего я живу?" Работа? Да, мне нравилось чем я занимался. Семья? Я очень хотел иметь детей, но у меня их не было. Теперь я понимаю, что смысл моей жизни был - в ожидании этой встречи. Я не хочу описывать её. Вернее, я просто не смогу описать её, чтоб вы действительно поняли, какая она. Потому, что каждая буква, каждая строчка моего письма пропитана любовью к ней и за каждую ресничку, упавшую с её печальных глаз, за каждую слезинку я готов был отдать все. Итак, это было 31 декабря. Я сразу понял, что пропал. Если бы она пришла одна, я бы не постеснялся своей третьей супруги и подошел бы к ней в первую минуту нашей встречи. Но она была не одна. Рядом с ней был мой лучший друг. Знакомы они были всего пару недель, но из его уст я слышал о ней очень много интересного. И вот, теперь, я увидел её. Когда пробили куранты,
и были произнесены тосты я подошел к окну. От моего дыхания окно запотело и я написал: "ЛЮБЛЮ". Отошел подальше и надпись на глазах исчезла. Потом было опять застолье, тосты. К окну я вернулся через час. Я подышал на него и увидел надпись "ТВОЯ". У меня подкосились ноги, на несколько секунд остановилось дыхание... Любовь приходит только раз. И это человек понимает сразу. Все, что было в моей жизни до это дня - была мишура, сон, бред. Очень много слов есть этому явлению. Но жизнь моя началась именно в тот новогодний вечер, потому что я понял, я увидел в её глазах, что этот день - тоже первый день в её жизни. Второго января мы переехали в гостиницу, и планировали купить свой маленький уголок. У нас вошло в привычку писать друг другу на окнах записки. Я писал ей "Ты - мой сон". Она отвечала "Только не просыпайся!" Самые сокровенные желания мы оставляли на окнах в гостинице, в машине, у друзей дома. Мы были вместе ровно два месяца. Потом меня не стало.
Сейчас я прихожу к ней только когда она спит. Я сажусь к ней на кровать, я вдыхаю её запах. Я не могу плакать. Я не умею. Но я чувствую боль. Не физическую, а душевную. Все эти восемь лет она встречает Новый год одна. Она садится у окна, наливает в бокал шампанского и плачет. Еще я знаю, что она продолжает писать мне записки на окнах. Каждый день. Но я не могу их прочитать, потому что от моего дыхания окно не запотеет. Прошлый новый год был необычным. Не хочу рассказывать вам секреты потусторонней жизни, но я заслужил одно желание. Я мечтал прочитать её последнюю надпись на стекле. И когда она заснула, я долго сидел у её кровати, я гладил её волосы, я целовал её руки... А потом подошел к окну. Я знал, что у меня получится, я знал, что смогу увидеть её послание - и я увидел. Она оставила для меня одно слово "ОТПУСТИ"
Этот Новый год будет последний, который она проведет в одиночестве. Я получил разрешение на свое последнее желание, в обмен на то, что я больше никогда не смогу к ней прийти и больше никогда её не увижу. В этот новогодний вечер, когда часы пробьют полночь, когда вокруг все будут веселиться и поздравлять друг друга, когда вся вселенная замрет в ожидании первого дыхания, первой секунды нового года, она нальет себе в бокал шампанского, пойдет к окну и увидит надпись "ОТПУСКАЮ".

[Ксюшко]

[карлик]

может и баян...

Мой друг открыл ящик комода своей жены и достал пакетик, завернутый в шелковую бумагу. Это был не просто какой-то пакетик, а пакетик с бельем. Он выбросил пакетик и взглянул на шелк и кружева.
- “Это я купил ей, когда мы были в первый раз в Нью-Йорке. Это было 8 или 9 лет назад. Она никогда его не носила. Она хотела сохранить его для особого случая. И сейчас, я думаю, пришел тот момент”. Он подошел к кровати и положил белье к другим вещам, взятым из похоронного бюро. Его жена умерла. Когда он повернулся ко мне, он сказал:

- “Ничего не сохраняй для особенного случая; каждый день, который ты проживаешь, это особенный случай”.

Я все еще думаю над этими словами: они изменили мою жизнь. Сегодня я больше читаю и меньше навожу порядок. Я усаживаюсь на веранде и наслаждаюсь видом, не обращая внимания на сорняк в саду. Я провожу больше времени со своей семьей и друзьями, и меньше на работе. Я понял, что жизнь - собрание опыта, которое стоит ценить... И сейчас я больше ничего не сохраняю. Я каждый день пользуюсь своими хрустальными бокалами. Если надо, я одеваю свой новый пиджак, чтобы пойти в супермаркет. Также мои любимые духи я использую, когда хочу, вместо того, чтобы наносить их только по праздникам.

Предложения, например “Однажды” или “В один из дней”, изгнаны из моего словаря. Если это того стоит, я хочу видеть, слышать и делать вещи сейчас и здесь. Я не совсем уверен, что сделала бы жена моего друга, если бы она знала, что ее не будет завтра ("завтра", часто так легко воспринимается). Я думаю, что она позвонила бы семье и близким друзьям. Может, она позвонила бы паре старых друзей, чтобы помириться или извиниться за старые ссоры. Мне очень нравится мысль, что она пошла бы в китайский ресторан (ее любимая кухня). Это мелкие несовершенные дела, которые мешали бы мне, если бы я знал, что мои дни сочтены.
Меня бы раздражало, если бы я не увидел друзей, с которыми я в один из таких дней должен был связаться. Раздражало бы, если бы я не написал письма, которые хотел написать в один из этих дней. Раздражало бы, если бы я не так часто говорил своим близким, как я их сильно люблю. Сейчас я не упускаю, не откладываю, на сохраняю на потом ничего того, что могло бы принести в нашу жизнь радость и улыбку сейчас, сегодня. Я говорю себе, что каждый день, каждый час, как и каждая минута - что-то особенное.

В юности кажется, что счастье будет; в старости - что оно было...

[карлик]

отрывок из книги Х.Ортега-и-Гассета "Дегуманизация искусства"
зацепило


НЕМНОГО ФЕНОМЕНОЛОГИИ

Умирает знаменитый человек. У его постели жена. Врач считает пульс
умирающего. В глубине комнаты два других человека: газетчик, которого к
этому смертному ложу привел долг службы, и художник, который оказался здесь
случайно. Супруга, врач, газетчик и художник присутствуют при одном и том же
событии. Однако это одно и то же событие - агония человека - для каждого из
этих людей видится со своей точки зрения. И эти точки зрения столь различны,
что едва ли у них есть что-нибудь общее. Разница между тем, как воспринимает
происходящее убитая горем женщина и художник, бесстрастно наблюдающий эту
сцену, такова, что, они, можно сказать, присутствуют при двух совершенно
различных событиях.
Выходит, стало быть, что одна и та же реальность, рассматриваемая с
разных точек зрения, расщепляется на множество отличных друг от друга
реальностей. И приходится задаваться вопросом: какая же из этих
многочисленных реальностей истинная, подлинная? Любое наше суждение будет
произвольным. Наше предпочтение той или другой реальности может основываться
только на личном вкусе. Все эти реальности равноценны, каждая подлинна с
соответствующей точки зрения. Единственное, что мы можем сделать, - это
классифицировать точки зрения и выбрать среди них ту, которая покажется нам
более достоверной или более близкой. Так мы придем к пониманию, хотя и не
сулящему нам абсолютной истины, но по крайней мере практически удобному,
упорядочивающему действительность.
Наиболее верное средство разграничить точки зрения четырех лиц,
присутствующих при сцене смерти, - это сопоставить их по одному признаку, а
именно рассмотреть ту духовную дистанцию, которая отделяет каждого из
присутствующих от единого для всех события, то есть агонии больного. Для
жены умирающего этой дистанции почти не существует, она минимальна.
Печальное событие так терзает сердце, так захватывает все существо, что она
сливается с этим событием; образно говоря, жена включается в сцену,
становясь частью ее. Чтобы увидеть событие в качестве созерцаемого объекта,
необходимо отдалиться от него. Нужно, чтобы оно перестало задевать нас за
живое. Жена присутствует при этой сцене не как свидетель, поскольку
находится внутри нее; она не созерцает ее, но живет в ней.
Врач отстоит уже несколько дальше. Для него это - профессиональный
случай. Он не переживает ситуацию с той мучительной и ослепляющей скорбью,
которая переполняет душу несчастной женщины. Однако профессия обязывает со
всей серьезностью отнестись к тому, что происходит; он несет определенную
ответственность, и, быть может, на карту поставлен его престиж.
Поэтому, хотя и менее бескорыстно и интимно, нежели женщина, он тоже
принимает участие в происходящем и сцена захватывает его, втягивает в свое
драматическое содержание, затрагивая если не сердце, то профессиональную
сторону личности. Он тоже переживает это печальное событие, хотя переживания
его исходят не из самого сердца, а из периферии чувств, связанных с
профессионализмом.
Встав теперь на точку зрения репортера, мы замечаем, что весьма
удалились от скорбной ситуации. Мы отошли от нее настолько, что наши чувства
потеряли с нею всякий контакт. Газетчик присутствует здесь, как и доктор, по
долгу службы, а не в силу непосредственного и человеческого побуждения. Но
если профессия врача обязывает вмешиваться в происходящее, профессия
газетчика совершенно определенно предписывает не вмешиваться; репортер
должен ограничиться наблюдением. Происходящее является для него, собственно
говоря, просто сценой, отвлеченным зрелищем, которое он потом опишет на
страницах своей газеты. Его чувства не участвуют в том, что происходит, дух
не занят событием, находится вне его; он не живет происходящем, но созерцает
его. Однако созерцает, озабоченный тем, как рассказать обо всем этом
читателям. Он хотел бы заинтересовать, взволновать их и по возможности
добиться того, чтобы подписчики зарыдали, как бы на минуту став
родственниками умирающего. Еще в школе он узнал рецепт Горация: "Si vis me
flere, dolendum est primum ipsi tibi"[6].
Послушный Горацию, газетчик пытается вызвать в своей душе сообразную
случаю скорбь, чтобы потом пропитать ею свое сочинение. Таким образом, хотя
он и не "живет" сценой, но "прикидывается" живущим ею.
Наконец, у художника, безучастного ко всему, одна забота - заглядывать
"за кулисы". То, что здесь происходит, не затрагивает его; он, как
говорится, где-то за сотни миль. Его позиция чисто созерцательная, и мало
того, можно сказать, что происходящего он не созерцает во всей полноте;
печальный внутренний смысл события остается за пределами его восприятия. Он
уделяет внимание только внешнему - свету и тени, хроматическим нюансам. В
лице художника мы имеем максимальную удаленность от события и минимальное
участие в нем чувств.
Неизбежная пространность данного анализа оправданна, если в результате
нам удается с определенной ясностью установить шкалу духовных дистанций
между реальностью и нами. В этой шкале степень близости к нам того или иного
события соответствует степени затронутости наших чувств этим событием,
степень же отдаленности от него, напротив, указывает на степень нашей
независимости от реального события; утверждая эту свободу, мы объективируем
реальность, превращая ее в предмет чистого созерцания. Находясь в одной из
крайних точек этой шкалы, мы имеем дело с определенными явлениями
действительного мира - с людьми, вещами, ситуациями, - они суть "живая"
реальность; наоборот, находясь в другой, мы получаем возможность
воспринимать все как "созерцаемую" реальность.
Дойдя до этого момента, мы должны сделать одно важное для эстетики
замечание, без которого нелегко проникнуть в суть искусства - как нового,
так и старого. Среди разнообразных аспектов реальности, соответствующих
различным точкам зрения, существует один, из которого проистекают все
остальные и который во всех остальных предполагается. Это аспект "живой"
реальностью. Если бы не было никого, кто по-настоящему, обезумев от горя,
переживал агонию умирающего, если, на худой конец, ею бы не был озабочен
даже врач, читатели не восприняли бы патетических жестов газетчика,
описавшего событие, или картины, на которой художник изобразил лежащего в
постели человека, окруженного скорбными фигурами, - событие это осталось бы
им непонятно.
То же самое можно сказать о любом другом объекте, будь то человек или
вещь. Изначальная форма яблока - та, которой яблоко обладает в момент, когда
мы намереваемся его съесть. Во всех остальных формах, которые оно может
принять, - например, в той, какую ему придал художник 1600 года,
скомбинировавший его с орнаментом в стиле барокко; либо в той, какую мы
видим в натюрморте Сезанна; или в простой метафоре, где оно сравнивается с
девичьей щечкой, - везде сохраняется в большей или меньшей степени этот
первоначальный образ. Живопись, поэзия, лишенные "живых" форм, были бы
невразумительны, то есть обратились бы в ничто, как ничего не могла бы
передать речь, где каждое слово было бы лишено своего обычного значения.
Это означает, что в шкале реальностей своеобразное первенство отводится
"живой" реальности, которая обязывает нас оценить ее как "ту самую"
реальность по преимуществу. Вместо "живой" реальности можно говорить о
человеческой реальности. Художник, который бесстрастно наблюдает сцену
смерти, выглядит "бесчеловечным"[7]. Поэтому скажем, что "человеческая"
точка зрения - это та, стоя на которой мы "переживаем" ситуации, людей или
предметы. И обратно, "человеческими", гуманизированными окажутся любые
реальности - женщина, пейзаж, судьба, - когда они предстанут в перспективе,
в которой они обыкновенно "переживаются".