<:Именно, это второе состоит в том, что, по внутреннему убеждению моему,
самому полному и непреодолимому, - не будет у России, и никогда еще не было,
таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все
эти славянские племена... ...чуть только их Россия освободит, а Европа
согласится признать их освобожденными! И пусть не возражают мне, не
оспаривают, не кричат на меня, что я преувеличиваю и что я ненавистник
славян! Я, напротив, очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому
что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю, и не по низкому,
неблагодарному, будто бы, характеру славян, совсем нет, - у них характер в
этом смысле как у всех, - а именно потому, что такие вещи на свете иначе и
происходить не могут.
Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с славян
благодарности, к этому нам надо приготовиться вперед. Начнут же они, по
освобождении, свою новую жизнь, повторяю, именно с того, что выпросят себе у
Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их
свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно
в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри
себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они
не обязаны ни малейшею благодарностью, напротив, что от властолюбия России
они едва спаслись при заключении мира вмешательством европейского концерта,
а не вмешайся Европа, так Россия, отняв их у турок, проглотила бы их тотчас
же, "имея в виду расширение границ и основание великой Всеславянской империи
на порабощении славян жадному, хитрому и варварскому великорусскому
племени".
Долго, о, долго еще они не в состоянии будут признать бескорыстия России и
великого, святого, неслыханного в мире поднятия ею знамени величайшей идеи,
из тех идей, которыми жив человек и без которых человечество, если эти идеи
перестанут жить в нем, - коченеет, калечится и умирает в язвах и в бессилии.
Нынешнюю, например, всенародную русскую войну, всего русского народа, с
царем во главе, подъятую против извергов за освобождение несчастных
народностей, - эту войну поняли ли наконец славяне теперь, как вы думаете?
Но о теперешнем моменте я говорить не стану, к тому же мы еще нужны
славянам, мы их освобождаем, но потом, когда освободим и они кое-как
устроятся, - признают они эту войну за великий подвиг, предпринятый для
освобождения их, решите-ка это? Да ни за что на свете не признают! Напротив,
выставят как политическую, а потом и научную истину, что не будь во все эти
сто лет освободительницы-России, так они бы давным-давно сами сумели
освободиться от турок, своею доблестью или помощию Европы, которая,
опять-таки не будь на свете России, не только бы не имела ничего против их
освобождения, но и сама освободила бы их.
Это хитрое учение наверно существует у них уже и теперь, а впоследствии оно
неминуемо разовьется у них в научную и политическую аксиому. Мало того, даже
о турках станут говорить с большим уважением, чем об России. Может быть,
целое столетие, или еще более, они будут беспрерывно трепетать за свою
свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед
европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на нее и
интриговать против нее.
О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила,
значит и будет значить Россия для них всегда. Они поймут всё величие и всю
святость дела России и великой идеи, знамя которой поставит она в
человечестве. Но люди эти, особенно вначале, явятся в таком жалком
меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и даже
политическому гонению.
Особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на
весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей
европейской культуре, тогда как Россия - страна варварская, мрачный северный
колосс, даже не чистой славянской крови, гонитель и ненавистник европейской
цивилизации.
У них, конечно, явятся, с самого начала, конституционное управление,
парламенты, ответственные министры, ораторы, речи. Их будет это чрезвычайно
утешать и восхищать. Они будут в упоении, читая о себе в парижских и в
лондонских газетах телеграммы, извещающие весь мир, что после долгой
парламентской бури пало наконец министерство в Болгарии и составилось новое
из либерального большинства и что какой-нибудь ихний Иван Чифтлик согласился
наконец принять портфель президента совета министров.
России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне
с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими
формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить
целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в
своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде
человечества. Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг
другу завидовать и друг против друга интриговать.
Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно
обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать
и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но
чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не
раньше), что Европа естественный враг их единству, была им и всегда
останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что
стоит огромный магнит - Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к
себе, тем сдерживает их целость и единство. Будут даже и такие минуты, когда
они будут в состоянии почти уже сознательно согласиться, что не будь России,
великого восточного центра и великой влекущей силы, то единство их мигом бы
развалилось, рассеялось в клочки и даже так, что самая национальность их
исчезла бы в европейском океане, как исчезают несколько отдельных капель
воды в море.
России надолго достанется тоска и забота мирить их, вразумлять их и даже,
может быть, обнажать за них меч при случае...>
Ф.М. Достоевский <Дневник писателя>, гл.3