Ил-2 писал(а):И все таки цели написания этих мемуаров я не понимаю. Я так думаю, что "в свет" ты выбился примерно через два месяца после КМБ,так сказать.
...............
Написал бы о своих штабных похождениях, да еще бы с добрым юмором, сатирой.
Две недели КМБ, а
через две недели после КМБ становления в роте - штаб.
В повествовании я дошел до переломного момента в моей судьбе. После первого и последнего наряда по роте в вверх попер. И смешного было много, не только в штабной жизни.
Вот, например, кусочки из ротной жизни.
Сидим небольшой толпой в бытовке, болтаем о доме, подшиваясь.
- Я у себя каждый день на лошадях катался, - хвастается сидящий рядом худосочный Макс, родом из-под Тулы.
- Это как?
- Я до армии коногонил на конюшне, лошадей выезжал перед запряжкой. У меня в бригаде было двадцать кобыл и один мерин-производитель, - со значением говорит Максим и обводит всех горделивым взором.
Парни слушают, раскрыв рты. А я решил его подколоть:
- Вот ты, говоришь, на конюшне вкалывал. А в твоей бригаде молодые девки были?
- А как же!
- Красивые?
- Спрашиваешь! – от накативших воспоминаний у Макса заблестели глазки.
- И ты их того… Крыл, как кобыл твой мерин-производитель? - специально акцентирую внимание на последней фразе.
- А как же! Да я всех в бригаде переёб! - Максимка петушится, хвастливо выпячивая тощую грудь, - И в деревне тоже! Штабелями баб укладывал. Чтоб вы знали: ко мне не только наши, деревенские, из соседних сёл тёлки на проводы припёрлись. Я тогда так нажрался, что не помню нихрена, как в военкомат попал!
- Ага, ты баб трахал так же, как твой мерин-производитель кобыл сношал. Только вот, - вздыхаю притворно, - незадача-то: мерин это конь без хуя...
И тут до парней дошло:
- Кастрат, гы-гы! Допизделся, чувак: как мерин девок ёб! Гы-гы! Макс, ты - мерин! Мерин, бля!
И с тех пор стал Максимка Мерином …
Ротные хохмачи, из старых, пока за столами никого нет, навалив кашу с горкой, резким броском виртуозно прилепляют тарелку к потолку над нашим обеденным столом. И громко ржут, когда отвисевшаяся тарелка валится тебе на голову: второпях рассаживаясь по местам, её, притаившуюся между балок, не замечаешь. По клейкости с кирзой соперничает разве только переварившийся в воде рис…
Разносить бачки не успеваем. У столовой толпятся пришедшие на кормежку. Какие-то дедушки из первой роты вне строя лезут за столы. Один из них, паскудно ухмыляясь, сливает в проход жир из мисок с мясной поджаркой.
С дробным топотом рвутся оголодавшие за столы. Сапоги бегущих и скользкий пол контакта не находят. Тела мощными бросками сбивают столы, сваливая с них миски и бачки с едой, валятся на пол. Какой-то бедолага, снеся головой чайник с киселем, плашмя въехал в выплеснувшуюся из него тягуче-липкую жижу.
Почему-то наши дедушки, которые из сельской местности или мелкопоместных городков, стесняются своих корней. Всеми своим видом они стараются показать, что не чужды прелестям столичной жизни. И в разговорах частенько указывают близость своего места обитания к губернским городам, говорком нажимая на округлое «о» и мягкое «я». Вроде этого:
- Хородской я. Хородской, с Рязани.
- А где ты там живешь?
- Ну, мне до хаты с Рязани ещё два часа автобусом ехать…
Сонную тишину узла связи нарушают редкие звонки да переговоры постов по радио. Потом кто-то, налаживая радиосвязь, монотонно забубнил в эфир:
- Раз-раз, раз-раз, раз-раз…
- Яйцетряс! Ещё раз услышу – ноги повыдергиваю нах! – разнеслось из динамика рации; видимо не выдержали нервы у начкара.
От безделья иногда у нас развлекаются гонками на выживание. На взлетку выволакивается тумбочка и на неё ставится кто-нибудь из молодых. В руки он получает руль – устав или обычную книгу. И начинает рулить, громко тарахтит губами, изображая звук работающего мотора. А с боков скрипящую тумбочку толкают ногами, раскачивая с увеличивающейся амплитудой. Рулевой, балансируя на полусогнутых, старается не слететь с болтающегося постамента. В итоге, от сильного пинка, тумбочка валится на бок, а наездник, не успевший соскочить, с треском припечатывает её своим телом. Несложно догадаться, что в этом случае от неё остается…
По телеку крутят очередную латиноамериканскую муть с участием сонма молодых смуглокожих красавиц. Вокруг на стульях вольготно расположилась ротная аристократия, молодые издалека следят за разворачивающимся действием. Пацаны, соскучившиеся по женскому телу и возбужденные прыгающими перед глазами упругими прелестями, сопровождают просмотр скабрезными комментариями и гусарскими шутками. В спёртом воздухе казармы разливаются залихватские звуки ламбады, полуобнаженные молодухи призывающе извиваются на экране в похотливом танце. И тут к ним сзади пристраивается Демазов, обхватывая телевизор сверху, плотно к нему прижавшись, и с блаженным выражением на морде начинает ритмичные крутить откляченным задом, совершая пихательные движения; при этом, запрокидывая голову, весело гогочет. Старые вокруг одобрительно валятся от смеха на пол.
Вдруг в помещение вваливается дневальный и громко орёт:
- Общая тревога! Построение на плацу через две минуты!
- Чё за херня? – мы в недоумении: обычно о таком предупреждают заранее, да и объявляют тревогу обычно по ночам при проведении какой-либо проверки; к особо ответственным тревогам готовятся за несколько дней.
Сверху, из окна казармы, хорошо видно, как машина с кем-то из штабных едет за командиром части. Покатившись по аллейке к выездным воротам, вдруг она встала колом: на дорогу выскочил Кабанов с наведённым в лобовуху пистолетом. Передние дверки дружно распахнулись, и в разные стороны, в придорожные кусты, рыбками синхронно порскнули водила с его сопровождающим. Старлей, набычив голову, тупо всматривался в пустой салон, портянкой мотаясь на ветру и, выставив перед собой пушку, индейской поступью исчез в зелёных насаждениях. Не иначе, Чингачгук хренов, пошел искать на тропе войны своих бледнолицых братьев. Машина так и осталась стоять с распахнутыми дверками.
У нас – тревога. Где-то по территории шастает вооруженный шакал с затуманенным алкоголем мозгом. На его поиски выслан наряд комендачей с калашами. С пульта на тумбочку поступил приказ запереть входные двери и никого не впускать: хождение за пределы казармы запрещено.
Дробь тревоге объявили минут через сорок. Нашлась пропажа. Обмочившегося Кабанова комендачи обнаружили в провалившейся от дождей траншее. Упал он туда с пьяных глаз и, видно не сумев выбраться, уютно устроился почивать на глинистой грязи. Пистолет с пустой обоймой откопали там же. Пускающее пузыри тело отнесли на губу, заперев протрезвляться в карцере.
И, специально для засранца отхера1313
Сладкий предутренний сон спугнуло шарканье многочисленных ног на взлетке. Утренний подъем в роте сегодня был ранний и очень дружный. Толпы едва проснувшихся сослуживцев торопливо брели на выход: большая нужда настойчиво звала роту на горшок. Не мешкая, народ стремился усесться на параше. Старички по праву сильного сгоняли молодежь с насиженных мест, с блаженной улыбкой гордо утверждаясь на очке. Освобожденный злой дух, играя и резвясь, пушечным салютом резонировал в гальюне, гулким эхом отдаваясь в казарме. В чугунных чашах по мановению ока возникали зловонные эвересты полупереваренного бигуса и вольных харчей, у эстетов увенчанные кокетливой завитушкой. Чрева счастливчиков, облегчившись, дарили организмам ни с чем несравнимое блаженство пустоты и легкости, настойчиво требуя их заполнения.
Кишечник от тела отдельно смердит,
Мертвый взор устремлен в небеса.
Дух потрошенный на взлетке лежит,
Это ужратых дембелей чудеса.
Удавленный дед в сушилке висит,
Синий язык торчит изо рта.
Веревка от шеи уходит в зенит,
Пусть посмердит в петле хуета.
Удушливый запах идет из кустов,
Птиц распугала смрадная вонь.
Дохлый дембель лежит без штанов,
Дух сапогами забил шелупонь