UAZtank » Вс авг 14, 2011 23:36 pm
Наряд
Куда ты духа не целуй,
Везде у духа будет хуй.
Хуй вам, дембели-скоты!
Нам ваш дембель – до пизды!
Армия, как лакмусовая бумажка, ярко выявляет хорошие и низменные черты характера. И, в то же время, в солдатах всеми способами подавляется индивидуальность и собственное я. Во главе угла в армии стоит коллектив. От личного состава войсковой части добиваются безоговорочного исполнения приказов, соблюдения воинской дисциплины и распорядка дня. Обязательна спортивная подготовка. Производится обучение пользованию вверенным оружием и боевой техникой, с последующим применением полученных знаний на практике. Свобода передвижения ограничена местом дислокации войскового соединения или зоной производства работ.
Для военнослужащего по призыву казарма становится домом на два года. Туго в армии приходится тому, кто призвался солдатом на меньший срок. Вся грязь и говно первого года аккумулируется с самого начала службы. И горе тому, кто не сможет их пережить достойно!
Нас после развода загнали в бытовое помещение, учиться. Всем раздали тоненькие книжицы с какой-то фигней внутри. Молодой летёха рассказывает нам, как с завтрашнего дня будут проходить занятия по пожарному делу. Я, в числе других, негодных в КИП, буду гнить в нарядах, мне на летёху похер. Но не расслабляюсь, чтобы лишний раз не подставляться.
Впереди сидит Ананьев, уставившись в брошюру, шевелит губами, силясь вникнуть в текст. Морщит мозг, повторяет про себя прочитанное, пытается удержать в голове. Скрипят под короткой стрижкой закисшие шестерёнки персонального арифмометра, байт за байтом перегоняя в долговременное хранилище. От непосильного труда греются триоды ячеек памяти, увлажняя потом мощные надбровные дуги на узком лбу пещерного интеллектуала. От перегрузки мозг его потёк, переполнив разрядную сетку, и развалился на две равные семядоли. Ананьев ушёл в себя и в приятной истоме со стуком уронил голову на стол. Пушечный удар, срезонировав в сонной тишине учебки, подбросил меня на стуле. Летёха, упустив от неожиданности брошюру на пол, со злорадной ухмылкой записал на бумажке фамилию задремавшего:
- За сон на занятиях – два наряда вне очереди!
- Есть два наряда, - со вздохом пробормотал не совсем проснувшийся Ананьев, пытаясь продрать слипающиеся глаза.
А мозгоёбка шла своим чередом дальше…
Отобедали рыбкиным супом и кашей витаминной. Каша витаминная – верх армейского кулинарного искусства. В котел засыпается горох, очищенный картофель и капуста. И в процессе таинства приготовления содержимое котла разваривается до состояния пюре. Если выковырять капустные лохмы с кочерыжками, то получается весьма съедобное варево.
Послеобеденный отдых старые превратили в ПХД. Согласно уставу, ПХД это парково-хозяйственный день, проводимый в специально отведенный день. А не как говорят дедушки – плановый хозяйственный в свободное от службы время. Я давно уже понял на своей шкуре, что дедам доверяй, но обязательно их проверяй.
По распорядку дня ПХД в нашей роте проводится в субботу. Считай, что каждая суббота – коту под хвост. По воскресениям у нас спортивные состязания и прочие праздники здоровья. Хорошо тем, кто на выходных в увале. А нам, духам, безвылазно торчащим в части, отдыхать некогда.
Воистину, в армии все подводится к тому, чтобы солдат ни делал, лишь бы заебался. А у заёбанного солдата, по бытующему в офицерской среде мнению, не остается сил ни на неуставные дела, ни на неустанные мысли. Что и надо нашим командирам. Летают, правда, только молодые, старые всегда находят способ сачкануть. В основном за наш, духовской, счет…
Я от уборки откосил: меня и залетевшего со сном Ананьева отвели в бытовку готовиться к наряду, усадив зубрить обязанности дневального по роте. Завтра у молодого пополнения первые практические занятия по пожарному делу, а мы с Серегой первыми из нашего призыва удостоились чести стоять на тумбочке. Блин, опять мне не повезло. Все таки в боевых ротах годность в КИП многое значит.
Внимательно вчитываюсь в печатные строчки устава внутренней службы, а в голову распирают потусторонние мысли, мешающие усвоению прочитанного. Буквы на страницах пляшут, кривляются и показывают фиги. Мозг неодолимо погружается в нереальное бытие заказарменного мира, полный желудок настойчиво уносит сознание в царство Морфея. Рассудочная деятельность тормозится с затихающим жужжанием останавливающегося гироскопа. Сладко тоскливая пелена накрывает сопротивляющийся сонным чарам тело, унося его в глубины Космоса…
Бах! От резкого грохота подскакиваю, чуть не свалившись с табуретки. Рядом Серега ошалело вертит головой, потирая наливающуюся синевой шишку на лбу: заснул и мозгом стукнулся об стол. Да я и сам был недалеко от этого: влажная духота закрытого помещения так располагает к расслабляющей дрёме. Снова утыкаюсь в ненавистную книжицу устава…
Большая муха неопределенного цвета надсадно жужжит под потолком, с грацией готовящегося отбомбиться бомбовоза выписывает кренделя вокруг светильников над нашими головами. На ум приходят сравнения с городскими голубями, которые, лихо закладывая виражи, прицельно мечут содержимое брюха на копошащиеся под ними людские цели. Муха, если опростается, большого вреда прическе не нанесёт. Хорошо ещё, что коровы по казарме не летают…
Басовитое гудение, похожее на вой запускающегося вентилятора аэродинамической трубы Автополигона НАМИ, нарастает из расположения. Там происходит что-то неуставное и поэтому весьма любопытное. Оставляю Серёгу, увлечённо мусолящегося устав, за столом, а сам, по-индейски бесшумно ступая с носка на пятку, крадусь к входной двери и осторожно заглядываю в роту…
Ё! Под потолком плавно покачиваясь на нисходящих потоках воздуха, прямо над моей койкой, трепеща радужным муаром крыльев, грациозно зависла летающая корова – склисс. Самка однако, вон какое вымя, полное молока, качается между раскоряченных ног. Неужто с космического корабля Селезневых, из-под надзора Алисы, сбежала она к нам в казарму, самостоятельно добравшись с тайной Третьей Планеты? Куда же у них там Зелёный смотрит? Небось опять с четвероруким геологом, Громозека который, шнапс из капитанских запасов жрёт!
А это что за херня? Откуда здесь еще один склисс взялся? Да ещё и самец к тому же. Бык, наверное. Толстая булава бычьего члена, становясь на боевой взвод, нацелилась прямиком в лоно ничего не подозревающей коровы, мирно порхающей под потолком. Та вдруг поднатужилась и отбомбилась тугой жидкой струёй прямиком в мою койку. Баня только вчера была, белье менять будут теперь через неделю. Блин, мне что, всё это время на обдристанном спать?! Пытаюсь прыгнуть, чтобы толчком вывести кровать из-под удара, но не успеваю. Возбуждённый самец в пике засадил сзади самке, на вираже, гулко стукнув хуем в лоб, сбил меня прямым попаданием. С грохотом рушусь на твердый линолеум пола и…
…просыпаюсь, уткнувшись черепом в стол. Рядом Серёга, испуганно на меня таращась, трёт набухающую над бровями шишку.
Уставное чтиво, написанное простым казённым языком, похожим на сухие строки милицейских протоколов, заучивалось несложно. Даже нами - замотанными службой солдатами, прибывающими в состоянии перманентной затуманенности сознания. Серега небрежно морщил мозг, собирая глубокие складки извилин на покрытом испариной лбу, шевелил губами, повторяя про себя запоминаемый текст. Мне было проще: всего-то две странички надо зазубрить; в студенчестве бывало хуже - за ночь перед экзаменом учил с нуля непосещаемый предмет.
Махно, командир моего отделения, вместе с длинным угрюмым младшим сержантом – главой нашего будущего наряда, - с пристрастием проверили наш внешний вид. Мы не подкачали.
Тут же я закосил от тумбочки, сославшись на плохое зрение:
- Товарищ сержант, я на расстоянии ни лиц, ни погон не различаю.
Махно был прост, как кирзовый сапог:
- Меня не ебёт. Залетишь – урою. Всосал?
Коротко и ясно. Ну, моё дело предупредить, а ваше - доебаться.
С теорией у нас была проблема: ни Серёга, ни я не уразумели, кто же есть наши непосредственные командиры. При их появлении в казарме, по требованиям устава, мы должны подавать команду: «Рота, смирно!» А кто они – фиг знает. Сержант вылупился на нас, как распутная монашка на восставший член. Махнув рукой, типа, что с тупорылых духов взять, в непарламентских выражениях членораздельно нам разъяснил незнаемое. Всё оказалось просто. При появлении в казарме посторонних, нам требовалось просто вызвать дежурного по роте на выход. А «Рота смирно!» мы должны громко орать нашему ротному и каждому вошедшему в казарму от майора и старше.
Я первым стою на тумбочке. Стою не на ней, конечно, а рядом. Ремень затянут, молодецкая грудь колесом, на боку армейский секир-булат в ножнах. Проходящие мимо старички украдкой, а некоторые не таясь, с удовольствием бьют в душу, как стукач в полковой барабан на разводе.
В роте послеобеденный сон-тренаж. Рядами койки стоят, блестит надраенный пол. Все из казармы куда-то подевались, рассосавшись по территории. Дежурный по роте в компании старых, забившись в дальний угол казармы, дружным храпом разгоняют вязкую полуденную тишину ...
С тоской гляжу на часы. Минутная стрелка, как столетний дед, незаметно для глаза на полшестого шевелит своим концом, а часовая, как пиявка, недвижимо присосалась к циферблату. Полтора часа осталось тумбочку сторожить до смены. Ноги затекли, желудок требует пищи, а время тянется, как якорная цепь, вручную выбираемая в канатный ящик.
На лестнице гремят командирские шаги, и в расположение вплывает нечто, в ореоле контрсвета бугрясь на голове фуражкой генеральских статей. Не вижу ни лица, ни погон. Кто это и что с ним делать – хер знает. Выбирая из двух зол меньшее, громогласно подаю команду:
- Рота, смирно! Дежурный по роте на выход!
В мертвой тишине казармы слышно, как звенит коечная сетка, и с приглушенным матом кто-то гулко валится на пол, грохоча кроватью.
Вошедший подходит ближе, и я с ужасом различаю на плечах, под необъятным аэродромом щегольской фуражки, по две маленькие звездочки на одном просвете. Залёт!
По взлетке, как стартуемый воздухом судовой дизель, дробно гремит кирзачами дежурный по роте и, подбегая с заранее поднятой к козырьку рукой, начинает рапортовать:
- Здравия желаю, товарищ… - и замолкает, в изумлении уставившись на погоны вошедшего.
- Товарищ лейтенант, вы к кому? – опомнившись, строго вопрошает дежурный, испепеляя меня многообещающим взглядом; душа моя обречено суется в сапоги, падая поближе к пяткам.